Логотип

«РЕКОРДЫ ТВОЕГО ДВОРА И ОЛИМПИЙСКИЕ РЕКОРДЫ»

Идея президента международного фестиваля "HighFest" Артура Гукасяна провести в Ереване при участии многочисленных зарубежных гостей и специалистов семинары по "Новой драме" приближается к безумству храбрых. Нам бы с академически-традиционными формами разобраться. Так нет! Организаторы этого форума считают, что в ногу со временем надо идти, даже если тебя хватают за пятки. Ведь не секрет — новые тенденции в драматургии и режиссуре в нашей действительности вызывают довольно резкое неприятие. Тем не менее семинар собрал-таки ровно такую публику, как и следует на такого рода встречах — от признанных драматургов, таких как Карине Ходикян или Армен Ватьян, до молодых режиссеров новой волны. И разговор получился интересный, заостренный, хотя местами и не слишком оптимистичный.
Однако Павел РУДНЕВ, арт-директор московского центра Вс. Мейерхольда и один из главных действующих лиц прошедшего семинара, уныния не разделял. Ведь если форум состоялся — значит это кому-нибудь нужно, а чтобы что-то начало происходить, кто-то должен хотеть, чтобы это произошло. И не просто хотеть — работать в этом направлении.
— Прошел семинар — какие у вас впечатления?
— Очень хорошо, что это все происходит. Потому что этого не происходит там, где люди не хотят меняться, не хотят принимать новые формы и новую эстетику. Замечательно, что в Армении есть силы, которые не позволяют ей превратиться в такого вот броненосца. Театральный рынок должен работать вширь, не закрываться внутри собственной ситуации. А по законам любой экономики любой продюсер, менеджер должен думать о расширении собственного рынка, и не только расширения в географическом понятии, но и ассортимента.
— Тем не менее, кажется, в результате первых прений пришли к выводу, что семена новой драмы на армянской почве не слишком прививаются.
— Я бы не сказал. Скажем, феномен существования экспериментального театра Сурена Шахвердяна на малой сцене Национального академического театра — он завидный. Я понимаю, что это сын главного режиссера, но в равной ситуации в каком-нибудь другом академическом театре такого не происходит, не выделено пространство для развития современного театра. Сурен Шахвердян не ставит чего-то уж слишком экстремального, но все равно в каком-то маленьком закрытом пространстве существует попытка сделать новый театр.
— Но публика вовсе не валит на авангардные спектакли. Даже мест сто заполнить не всегда легко. Зачем же нам дополнительные проблемы?
— Каждый театр борется за то, чтобы работать легко. Но всегда перед искусством и в частности перед авангардным искусством ставились трудные задачи. Если трудно играть два спектакля в месяц — значит надо играть один спектакль в три месяца. Тут трудности не должны пугать. Публику нужно воспитывать. Помните, когда телевидение освободилось, стало более широким, очень ведь были серьезные рассуждения в обществе — нужны ли реклама, американские фильмы с убийствами, японские мультики. Сегодня этих вопросов не возникает, потому что публика привыкла. Если она привыкает к плохому — все-таки очевидно, что мультики, сделанные компьютером, хуже, чем нарисованные советскими мультипликаторами — то почему бы ее не заставить привыкать к хорошему? По крайней мере — к новому?
— А разве новое — это всегда хорошее? Вы могли убедиться, что есть устойчивое мнение: новая драма — это малохудожественное эпатирование публики. . .
— Что конкретно эпатирует людей в "Психозе 4. 48" или "Сексуальных неврозах наших родителей", я искренне не понимаю. Часто предубеждение против современной пьесы вызвано определенными зрительскими предпочтениями. Как говорил идеолог веб-дизайна Артемий Лебедев, собирать группы и обсуждать новый продукт бессмысленно, потому что люди всегда будут говорить о том, что они уже знают. Если в такой группе людей с как бы нетворческим мышлением спросить, что должно быть изображено на коробке шоколадных конфет, они всегда скажут — чашечка на блюдце с золотым ободком, роза и горящая свеча. Так и с распространенным образом "театральных конфет". Часто традиционный театр идет на поводу у публики и все время предлагает ей то, что она хочет увидеть.
Совершенно понятно, что "новая драма" — это субкультура, авангардное явление, и для нее нужно собирать особого зрителя. Тут может быть разница "нашей" и другой публики — постсоветского зрителя и европейского. Европейский театр — не репертуарный, кроме там Германии, и он мыслит проектами, то есть промотирует, рекламирует свой спектакль. А репертуарный театр в постсоветском пространстве рекламирует репертуар. Условно говоря, Малый театр не имеет ни желания, ни денег 90 процентов рекламы репертуара делать в одной цветовой гамме, а 10 — в другой. А на самом деле так должно быть, репертуар должен быть разделен на сегменты. Для новой драмы реклама должна быть в студенческой среде, в ночных клубах, с помощью флайеров, электронной почты. Тогда и аудитория будет соответствующая.
Пример — Королевский Шекспировский театр, который всю жизнь был традиционным, и в какой-то момент его публика стала стареть и исчезать. Это в эпоху, когда Лурден ставил "Ромео и Джульетту" с Ди Каприо. Театр взял курс на осовременивание и придумал промоутерский ход — в какой-то мере пародийный, но показательный. Они объявили всему городу, что если человек приходит с пирсингом, то у него скидка. Один пирсинг — 10 процентов, два — 20. Пускай пародийный пример, который доказывает, что к каждому спектаклю надо подбирать соответствующую публику. . . Мы привыкли, что театр — некое соборное явление для всех. Но авангардный театр — он для определенного зрителя.
К сожалению, публика сегодня не является монолитной. Она менее всего подвержена каким-то общественным настроениям и очень сильно дифференцирована. Мы не можем договориться с поколением выше или ниже себя, у нас нет общего языка. Почему же мы в театре хотим создать соборный эффект какого-то всеобщего погружения в одну историю? Люди невероятно сильно друг от друга отличаются. На мой взгляд, гораздо сильнее, чем раньше. Условия жизни и технологии меняются ежегодно. Мой отец знает, что такое компьютер, но он не поймет, что такое ай-пот и что значит слушать книги на плеере. И это не проблема моего отца или моей бабушки. Это проблема того, что ритм жизни очень сильно меняется. Для человека XIX века было невозможно воспринять несколько потоков информации — он не мог читать книгу и слушать музыку одновременно. А сейчас — голливудский боевик идет под классическую музыку. У Тарантино режут руки-ноги, а в это время играет симфоническая музыка, и мы это воспринимаем и еще разговариваем по телефону. И наше сознание к этому очень быстро привыкает, меняется менталитет, меняется во всем мире — с нами или без нас.
— А если люди предпочитают, чтобы — без них? И находят ответы на волнующие их вопросы в классических произведениях и стараются убедить в этом молодежь?
— На самом деле это поколенческая проблема. Это вопрос жестокий, как бы циничный. Но сменится власть в театрах, и все изменится, ведь руководство театром люди воспринимают как пожизненный пост. В Москве и Петербурге на самом деле все было так же. Простой пример из нашей с вами профессии. В конце 90-х произошло четкое противостояние молодой критики и мэтров. Были разговоры об этике в критике: можно ли то, можно ли се, борзописцы, вы пишете в ночь после спектакля, ничего не анализируете, мы писали рецензии на 25 страниц, а вы на полторы и так далее. Причем умны, профессиональны, работоспособны, влиятельны были и те и другие. А в какой-то момент этот конфликт сам собой исчез. В Москве отменились устные рецензии, коллективные обсуждения спектаклей — как отменили счетные машинки. Никто не запрещал — просто не стало времени у людей. Произошла абсолютно циничнейшая смена власти. Плацдарм мэтров — театральные журналы, где можно было писать рецензии на 25 страниц, либо закрылись, либо стали выходить раз в полгода. А плацдарм газет — за ними молодые. Не потому, что они наглые интриганы, а потому что мэтры не могли писать рецензии за ночь и на две страницы вместо 25-ти. И понятно, что власть перешла к молодым: ведь газета — это власть. Никто не виноват. Обстоятельства эпохи естественным образом сменили картину. Так и с новой драмой. Поколение, которое готово ставить эти пьесы, у вас, видимо, только приходит.
— Не думаю, что наша публика — самая косная в мире, но недавно Британский совет решил показать нам "эталонный авангард", и это кончилось скандалом.
— Уже наслышан. Очень здорово, что было публичное негодование. У нас был случай, когда Псковская патриархия закрыла оперный спектакль по Шостаковичу "Сказка о попе и работнике его Балде". Странно, когда постановку запрещают, если с залом все хорошо. Другое дело, когда есть фактор провала. Тогда запрещение если не правильно, то логично. Закрытие спектакля — может, слишком радикальная мера, но момент зрительского негодования, когда зритель почувствовал себя вправе остановить спектакль как попрание собственных святых законов, — это здорово, потому что в большинстве публика совершенно апатична и готова потреблять все, что предложат. А если она негодует — значит, она живая и способна отличить эталонное от неэталонного.
— Вы прослушали отрывки из новейших армянских пьес. Что скажете?
— Главная проблема — непонятно, в каком городе происходят события, в каком веке, в какой стране? Условия бытования — некое безвременье. Психологи называют это страхом перед действительностью. Драматург живет в мире своей души и свой собственный монолог разлагает на диалоги между придуманными людьми. Это эскапизм, бегство внутрь, когда нет желания смотреть по сторонам, а только уйти в себя. Очень характерно для постперестроечной драматургии. Мне кажется, имеет смысл оглядеться, выделить героя, какие-то реалии современности, внести их хотя бы в текст, я уже не говорю о театре. Мы же должны быть интересны не только сами себе.
Есть олимпийские рекорды и рекорды твоего двора. Надо заменять одно другим. Такой армянский театр — он может быть показан на солидных фестивалях, его можно вывозить в другие страны, его там примут, не сочтут за музейный? Можно, конечно, бесконечно наслаждаться своим театром и быть им довольным, но в современном искусстве есть определенные тенденции и пускай даже определенная мода. Ей можно не соответствовать, можно ходить белой вороной, но тебя, скорее всего, не поймут и ты заранее проигравший. Ну мир наш так построен, что нельзя соотносить себя с чем-то другим. Я не слышал, чтобы армянский театр был представлен в Авиньоне, Эдинбурге. А вот когда "Психоз" игрался в Москве — это была сенсация, люди вспоминают об этом с хорошим впечатлением.
— А как быть с мнением, что такое следование тенденциям и моде убивает культуру вообще и национальную в частности?
— Во-первых, часто понятие "национальная культура" и "своя культура" — разные вещи. Если желают пестовать свою культуру, пускай будут довольны тем узким рынком, который у них есть. Спектакль будет сыгран для какого-то процента жителей Еревана и закрыт. Но на внешний рынок ты не пошел. Кому-то это нравится, кому-то — нет. Вот если конкурентоспособно по-настоящему национальное искусство, какое-то этническое шоу! Но ведь этого, насколько мне известно, нет. Я слышал про триумфальные гастроли североосетинского театра, но не слышал про какую-то этнику из Армении. Не обезображенный цивилизацией этнический театр из Армении — где он? У кого есть сомнения, что Дживан Гаспарян — выдающийся музыкант, который известен всем и все восторгаются, хотя он прекрасно играет с Питером Гэбриелом, знаменитыми неэтномузыкантами. И в этом случае никто не считает, что цивилизация съедает культуру. Ведь можно же, скажем, сделать качественную балетную мистерию на музыку Комитаса. Уверен, весь мир оценит!