ОШИБКИ С ПРАВОМ НА ЖИЗНЬ
Рассказ-воспоминание
Много лет назад мы, тогда еще совсем молодые ребята, как-то встретили в кафе подвального этажа Дома писателей знаменитого художника и скульптора Ерванда Кочара. Пошли рассказы — яркие, сочные, словно приправленные специями. Мы с нетерпением ждали новых историй Мастера об искусстве, о прожитой жизни, о Париже, где он долго жил, творил и общался с видными художниками, а Кочар, по обыкновению, был безмятежен и, как всегда, полон глубоких мыслей. . .
Алек Хачунц, обратившись к мастеру, попросил:
— Маэстро, расскажите, как родился замысел памятника Давиду Сасунскому и как вы воплощали его в жизнь.
Кочар поднес зажигалку к трубке, закурил, выпустил несколько клубов дыма и стал рассказывать:
— Много чего можно рассказать, гуло джан, но скажу. что Давид не мое создание. Он уже был. Одна мысль не давала мне покоя: бывают случаи, когда независимо от того, верно что-то или ошибочно, народ это принимает. И уже принятое им однажды не изменить. Расскажу одну историю, а вы мотайте на ус.
Венгерский художник Зичи, который жил и творил в Москве (где до этого и учился) , приобрел широкую известность как портретист. И вот однажды его пригласили в Тбилиси и попросили написать портрет Шота Руставели с бледной, нечеткой старинной миниатюры. Зичи долго разглядывал эту миниатюру, изучал ее, размышлял над ней, но никак не мог понять, что за зигзаги изображены на головном уборе Руставели. Наконец вроде догадался: похоже, это перья. А уже отсюда родилось предположение о том, что, поскольку он был придворным стихотворцем, перо на шапке Руставели — отличительный знак поэта. Художник долго думал над этим, затем нарисовал так, как предполагал. Между тем при изучении этнографического материала я выяснил, что это так называемое перо — не что иное, как кожаные ремешки. В характере грузин есть такая франтоватость: они носили шапку, надевая ее таким образом, чтобы кожаные ремешки выглядели как украшения. Вот такая история. Зичи ошибся. Однако народ принял такую ошибку за истину, и теперь с этим уже ничего не поделаешь. . .
Мы все долго размышляли над тем, что поведал Кочар. Меня очень интересовал один вопрос, и я осмелился нарушить молчание, воцарившееся после его рассказа:
— Маэстро, — обратился я к нему, — а что вы скажете о чертах лица Вардана Мамиконяна? Его лицо — откуда оно?
— Оно тоже имеет интересную историю. В Петербурге жил армянин, профессор Карапет Езян. Вы знаете о нем?
— Насколько мне известно, он основатель училища Санасарян в Карине, — сказал я.
Мне показалось, Кочара удивила моя осведомленность. Он обрадовался:
— Ты прав, гуло джан, именно о нем речь. Надо сказать, он много полезного сделал для своей нации. Езяну очень нравился созданный Степаном Нерсисяном портрет Месропа Маштоца. Озабоченный тем, что армянский народ не имеет портретов многих своих знаменитых соотечественников, он предоставил средства армянским ученым Ордена мхитаристов, с тем чтобы они заказали какому-нибудь известному художнику портрет легендарного военачальника Вардана Мамиконяна. Мхитаристы обратились к итальянскому художнику Калоньини с просьбой взяться за создание портрета.
После долгих поисков Калоньини нашел натурщика — белокурого молодого парня, кудрявого, с густой шевелюрой, который согласился позировать художнику, и они приступили к работе. Однако, не найдя подходящей для военачальника одежды и боевого снаряжения, они обратились к работникам одного из музеев. Те согласились помочь и предоставили им соответствующее облачение, но вместо шлема военачальника выдали каску рядового римского легионера. С этой каской на голове и изобразил Вардана художник. Ошибка обнаружилась лишь после завершения картины, и художник был вынужден пририсовать к каске перья, подгоняя изображение к описанию того, как должен выглядеть шлем военачальника. И что же? Народ принял Вардана, и до сих пор все воспринимают его таким, каким создал его портретист.
Один из наших товарищей, переводчик Вазген Амарян, наполнив бокал шампанским, поставил его перед Кочаром и, увлеченный его рассказом, спросил:
— Варпет, а Саят-Нова Грачья Рухкяна вам нравится?
Кочар отпил глоток шампанского, закурил трубку и сказал:
— Гуло джан, приведенный тобой пример тоже типичен. Эта картина, которую Грачья написал в 1962 году, к 250-летию со дня рождения Ашуга, стала отправной точкой для всех нас. Вы заметили, даже Джотто (Геворг Григорян) , который нашел оригинальное цветовое решение портрета, и тот все же не отошел от типажа Рухкяна.
К тому времени Кочар уже устал, и нам подумалось, что надо дать ему отдохнуть. Художник согласился с нами и уже собрался уходить, однако неожиданно Мушег Багдасарян (журналист, впоследствии редактор газет "Арцахаканч", "Шуши") , задал ему вопрос:
— Маэстро, памятник Давиду Сасунскому поражает своей монументальностью, однако мне непонятно, что за зигзаги видны на плечах Давида, на его руках и бедрах? Их смысл мне неясен.
Кочар, который уже был готов уйти, снова сел. Он улыбнулся своей особенной улыбкой, обвел нас глазами, словно готовясь к длинному разговору, и сказал:
— Ладно, и об этом расскажу. Должен вам сказать, у нас много ученых-этнографов, но никто из них, даже Манук Абегян, нашим богатейшим фольклором глубоко не занимался. А вы знаете, какие там есть сокровища! Изучая эпос "Давид Сасунский", исторические материалы, я выяснил, что сасунцы, отправляясь на поле брани, привязывали к открытым частям рук и ног накладки, связанные из пучков конского волоса. Мне объяснили, что это делалось с особой целью: оказывается, меч конский волос не берет, поэтому он — отличная броня для защиты. Теперь понял, гуло джан?
Мушег от всего сердца поблагодарил маэстро.
Кочар улыбнулся, положил руку на плечо Алека Хачунца и сказал:
— Ладно, парни, раз начал, расскажу вам еще об одном и пойду. Когда в 1959 году состоялось открытие памятника Давиду Сасунскому, это вылилось в большое торжество. Все ликовали, и гости Еревана — вместе с нами. Один случай врезался мне в память. Известный скульптор Сергей Коненков, мой добрый знакомый, подошел ко мне и с удивлением спросил, почему меч Давида не имеет ножен. Я ответил ему, что армянский народ всегда боролся за свою свободу и у него не было времени прятать меч в ножны. Ответ очень понравился Коненкову, а впоследствии эти слова ушли в народ, и отсутствие ножен стало полностью оправданным.
Мы горячо поблагодарили маэстро и разошлись. С тех пор прошли годы, однако и сегодня при воспоминании о Кочаре мне снова кажется, что мы еще мальчишки, а маэстро — добрый сказочник, который дарит нам неповторимые истории и околдовывает своими рассказами."Воспримут со временем"
Ерванд Кочар в своей мастерской установил памятник Вардану Мамиконяну, отлитый из гипса. Тогда у него была небольшая мастерская. Это уже после смерти скульптора ее расширили за счет соседнего магазина игрушек.
Мы были молоды, полны идей, энтузиазма и вдохновения. Рассмотрели памятник со всех сторон. А места было мало, и это мешало составить правильное впечатление. Мы стали вслух обсуждать работу. Маэстро, смерив нас своим долгим, мудрым взглядом, полушутя-полусерьезно произнес:
— Дайте ему только выехать на площадь — и увидите, как он поскачет!. .
Все рассмеялись, развеселились. Тут к нам подошел художник Сейран Хатламанджян, обнял и расцеловал Кочара. Маэстро оглядел всех нас и сказал:
— Этой молодежи моя скульптура нравится, но при этом они пытаются "направлять" меня своими советами. Вот Мартирос (он имел в виду Сарьяна) , тот был другой: глянет разок и сразу даст верную оценку.
Сейран уловил ситуацию и в присущей ему шутливой манере попытался скорректировать ее:
— Маэстро, ты их не очень слушай, они судят по "мировым стандартам".
Кочар засмеялся, засмеялись и мы. Один из ребят, пользуясь моментом, сказал:
— Варпет, разве не лучше было сделать Вардана таким же великолепным, гордым, устремленным вперед, как Давид Сасунский?
Мы все в изумлении уставились на него, Сейран даже заволновался. А Кочар без промедления, нисколько не оскорбившись, ответил:
— Моей целью было показать именно сознательное самопожертвование Вардана во имя спасения нации, так что. . . — он со значением обратил на нас свои большие голубые, как море, глаза.
Почтительно распрощавшись с маэстро, мы стали расходиться. А уходя, обернувшись, увидели, что Кочар молча курит, погруженный в свои мысли. И тут он спокойно, чуть назидательно изрек:
— Воспримут со временем. . . .
Потом поправил трубку, заложил, как всегда, руки за спину и зашагал вниз по улице, как бывалый капитан, безошибочно ориентирующийся в беспредельном морском просторе.
Menu
