Устал от старости
КАК-ТО В МАСТЕРСКУЮ ПОЧТИ 90-ЛЕТНЕГО МАРТИРОСА САРЬЯНА привели группку русских девушек-туристок, уже побывавших в его музее и теперь пришедших познакомиться с Мастером. Они восторженно отзывались о его работах, смущаясь этой своей восторженности.
— Столько хочется вам сказать, но вы, наверное, уже устали от комплиментов, — сказали девушки.
— Нет, нет, — ответил художник, — я слушаю вас с удовольствием.
Потом ненадолго замолк и произнес с горечью:
— Если я от чего и устал, так это от старости…
А я вспомнила слова Льва Толстого, который как-то пошутил, что старость почему-то "никак не проходит".
Не боги горшки обжигают
1919 ГОД. ТИФЛИС. КАФЕ. Чаренц впервые в жизни в двух шагах от себя увидел Ваана Теряна, но подойти так и не посмел. А ведь был порывист до чрезвычайности. Но тут ощущение неземной отмеченности мига сковало его. И вкопанность все росла, пока не превратила его в изваяние.
Точно так же юный Маяковский смотрел на Александра Блока.
Так не боги горшки обжигают? Боги, боги.
Спустя годы уже не юный, а молодой Чаренц скажет: "Ткот Терян" ("Слюнявый Терян"). А еще через годы уже возмужавший Чаренц будет с благоговением смотреть даже на собственные пальцы, которые прикасались к рукописям Теряна.
Вот и Маяковский, некогда сбрасывавший классиков с парохода современности, будет, возмужав, задумчиво стоять перед памятником Пушкину: "Вы на "П", а я на "М".
Замечательное это зрелище — возмужавшая душа поэта. Но без начальной задиристости как могли бы мы оценить это движение их душ к возмужанию?
Большой ребенок
Григор Мигранович Андреасян, проживший долгую жизнь (более 90 лет), в старости преподававший немецкий язык в одном из университетов Еревана, рассказал мне следующее.
КОГДА У ЕГИШЕ ЧАРЕНЦА УСТАНОВИЛИ ТЕЛЕФОН (один из первых квартирных телефонов в Ереване), поэт в тот же день спустился с третьего этажа вниз в сильнейшем расстройстве и стал раздраженно ходить по тротуару перед домом.
— Что ты тут делаешь? — спросил я его.
— Поставили телефон, а никто не звонит! — возмущенно воздел он руки к небу.
Я успокоил его и пошел по своим делам. А встретив через пять минут Согомона Таронци, попросил его позвонить Чаренцу, но, конечно, не передавать, что это моя просьба.
— Согомон, это ты? — радостно вскричал Чаренц, — а как ты узнал, что у меня поставлен телефон?
— То есть как, у великого Чаренца есть телефон, а мы можем этого не знать? — притворно, но тоже счастливый, что доставляет этому большому ребенку радость, ответил Согомон Таронци.
Есть кое-что пострашнее смерти…
Вот что довелось мне услышать от известного врача Карлена Корюновича Карагуляна.
КАК-ТО ЕГО ПОЗВАЛИ К ТЯЖЕЛО УМИРАВШЕМУ ВЫДАЮЩЕМУСЯ ЧЕЛОВЕКУ, имя которого я опущу.
— Мы сделали все что могли, — рассказывал Карагулян, — но состояние больного не улучшалось. Я сидел рядом с ним, все понимающим, и из глаз моих невольно катились слезы.
— Почему ты плачешь, дорогой доктор, разве смерть страшна? — спросил больной.
— Что же может быть страшнее смерти? — удивился врач.
— О, есть нечто пострашнее смерти: всю жизнь прожить с нелюбимым человеком…
Ночной вызов
Ночью в 3 часа 20 минут Сталин срочно вызвал адмирала флота Ивана Степановича Исакова к себе в Кремль. Надо сказать, что ночная работа была фирменной чертой Сталина: сам не спал и другим не давал.
КОГДА ИСАКОВ, ОПИРАЯСЬ НА КОСТЫЛИ (в 1942 году он был тяжело ранен в бедро, впоследствии развилась газовая гангрена и для спасения его жизни была сделана срочная ампутация левой ноги), вошел в кабинет Верховного главнокомандующего, Сталин поднялся с кресла и неторопливо пошел навстречу адмиралу. Подошел близко, чтобы Исакову было удобно поздороваться.
После общего разговора совершенно неожиданно прозвучал вопрос:
— Товарищ Исаков, мы вынуждены обратиться к вам. Вы могли бы помочь навести порядок в Главном морском штабе?
— Сделаю что смогу.
— Как вы посмотрите, если мы вас вновь назначим начальником Главного морского штаба?
— Товарищ Сталин, я без ноги. Мне трудно бывать на флотах и кораблях.
Как показалось Исакову, Сталин слегка нахмурился. Потом произнес:
— Лучше иметь на этом посту человека с головой без одной ноги, чем на двух ногах без головы.
Парус одинокий
На жизненном пути, где
бури так жестоко
Преследуют во сне
мой парус одинокий…
Перевод неизвестных стихов Андрея Шенье, сделанный Пушкиным 17 сентября 1827 года.
Как затерялись бы эти строки, если бы из них не почерпнул вдохновение другой гений:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом…
Стародавний продукт
Уже мне снится Ереван,
Тот город праздничный и яркий,
где гор лиловый караван
срисован для коньячной марки.
Где соки дикие шуршат,
где в землю вдумались коренья
и сто мацонщиков спешат
покинуть на заре селенья.
ЮННА МОРИЦ, написавшая эти строки, посетила Армению в самом начале 60-х годов XX века. Тогда все это еще было живо. "Вочхари мацун, лав вочхари мацун" — курдянки в ярких многослойных юбках ходили по ереванским дворам с тяжелыми керамическими кчучами на плечах, предлагая этот вочхари мацун, который можно было резать ножом, как масло. Потом экономически оскудевшая эпоха слизала все это великолепие в одночасье. И, как казалось, навсегда. Но вот недавно в крохотном молочном магазинчике продавщица указала мне на банку мацуна. "Неужели настоящий гомеши мацун?" — не веря своим глазам, спросила я. — "Да, настоящий. Буйволиные фермы возрождаются".
Стародавний продукт — пусть и с новомодной приставкой "бизнес" — живи! Ведь высокогорье, насыщенное ультрафиолетом солнца, и богатая витаминами трава живы. Как порадовался бы Грант Матевосян, автор изумительного рассказа "Одинокая буйволица", в чем-то созвучного толстовскому "Холстомеру"! И как хорошо, что бизнес тоже может быть мудрым. Глядишь — и сеть фермерских ресторанов возникнет. С домашней кухней и стародавними рецептами. И в керамических горшочках вам поднесут гомеши или вочхари мацун, а также "влажные шкурки" свежеиспеченного армянского лаваша. Не зря экотуризм расцвел. Тянет, тянет утомленных электронной, бетонной и технологической эпохой людей к истокам. К вкусным здоровым истокам…