На фоне сегодняшней довольно оживленной художественной жизни Еревана выставка Рафаэла МЕЛИКЯНА, открытая на втором этаже Дома художников, оказалась действительно неожиданностью для многих, кто не был знаком с творчеством этого молодого художника. К этой персональной выставке он шел долго, имея уже ряд ответственных выступлений в Нью-Йорке (Артэкспо-2009), во Флоренции (Биеннале-2009), Торонто (Артэкспо-2010), а с 1995 года представляя свое искусство на небольших персональных выставках.
Художественные способности Рафаэла стали очевидны уже в детстве. С годами они развились, а не угасли, как нередко бывает в переходном возрасте. Уже будучи студентом Художественного училища, а затем Академии художеств РА, выезжая на этюды, Рафаэл привозил работы, где его способность остро и цепко видеть натуру превращала маленькие холсты в сгустки мгновенной радости, той, которая посещает нас при общении с природой. Его неподдельный интерес к окружающему миру выражается в совершенном равноправии всех тех образов, которые рождаются на его полотнах.
После окончания академии творчество Рафаэла Меликяна продолжает развиваться с импульсивной быстротой. Здесь налицо какой-то перехлест чувств, обусловленный его непосредственной искренностью. Со свойственной молодости жадностью он переносит на полотна все, что привлекает его внимание в данный момент, и не пытается искать что-то необычное в окружающей жизни. И делает это на первых порах быстро, словно боясь потерять тот сиюминутный душевный отклик на увиденное, который больше не повторится. Именно так можно объяснить его маленькие холсты почти фрагментарного характера, будь то сорванец-мальчишка, присевший, задумавшись, на табурет, могучие стволы дубов, утопающие в глубоком снегу, или обрушивающаяся на берег бурно кипящая морская волна… Кажется, что художник вложил в эту "волну" свои ожидания того сумасшедшего счастья, которое обещает будущая жизнь, полная тайн.
Хотя небольшие по формату, работы художника сохраняют эффект быстроты исполнения, в них нет ни эскизности, ни натуралистической мелочности. Они целостны, завершены композиционно и исполнены в крепкой реалистической манере. По молодости ему было бы простительно поддаться какому-либо авангардному направлению, что делают многие, едва покинув стены академии. Р.Меликян не пытается уйти от традиционной системы. Он идет навстречу миру видимому, осязаемому и не видит причин не восхищаться им, не удивляться ему, анализировать окружающую жизнь в ее формах, цвете, пропорциях, в ее стихийно-природных проявлениях.
Художник начинает ощущать себя причастным подступающей жизни, которая теперь подчас поворачивается уже своей тревожной, а иногда и злой стороной. И тут приходит главное — осознание того, что живопись — это форма и способ мышления, но особого, художественного, имеющего неограниченные возможности. Так начинается новый виток его творчества — трудный, радостный и мучительный одновременно, когда ищут спасения у гениев, но не подражая им, а стремясь понять взаимосвязь формально-пластических и духовно-содержательных моментов в их творчестве и распознать за пластическим языком суть выражаемой идеи. Для Рафаэла стало ясно, что творчество — это каждый раз новый и совершенно индивидуальный процесс, но в основе которого лежат все те же вечные проблемы человека и природы, человека и мира, решаемые через классические жанры пейзажа, портрета и натюрморта. И не надо "бесстрашно" ломать каноны, не нужно никакой экзотики и фантастики. Художник пытается сохранить связь времен, которая, к сожалению, все чаще дает сбои.
Рафаэл Меликян в своих работах, которые множатся с каждым днем, идет упорно по тому же пути, что и его кумиры. Он ищет свой язык для выражения эмоционального напора. Прежде всего бросается в глаза то, что мир, который открывается художнику, далеко не хрупок. Он мятежен, хаотичен, брутален, сложен, и в нем нужно не растеряться, справиться с волнением. На помощь приходят и вкус, и чутье, и скрытые прежде возможности творческого потенциала. Без гротескных вывертов, циничной иронии, столь модных в среде молодых художников, Р.Меликян использует средства, которые корнями уходят туда, откуда и вышло наше национальное искусство, которое живо до сих пор.
Рафаэл в своих работах говорит не о том, чего мы не знаем. Он напоминает о том, что мы знаем или знаем поверхностно, не умея сосредоточиться даже на самом злободневном. Но, оказывается, самые обычные ситуации и предметы неисчерпаемы для размышлений. Вот дома на краю обрыва — картина довольно типичная для армянского пейзажа. Но на его полотне этот вид приобретает оттенок опасности, тревоги, которая прячется в складках рельефа, написанного горячими густыми мазками желто-коричневого цвета. В другом пейзаже мы видим дом в окружении парка у крутого изгиба дороги и чувствуем, что там, за поворотом, в манящей зеленой дали одинокую девочку ждет чудо. И наконец, в одном из последующих полотен художник сам создает это чудо и с какой-то детской непосредственностью показывает предвкушение счастья с помощью проливного "вишневого" дождя…
В пейзажных работах Рафаэла от обрушивающихся на него эмоций почти всегда бушует зеленое пламя. Его Армения охвачена языками полыхающего темно-зеленого огня, но не обжигающего, а освежающего. Порой зеленые массы с трудом втискиваются в рамки его композиций. Царящая повсюду зелень становится неудержимо богатой и сложной от соседства фиолетовых, красных, желтых и синих цветов. Это расцветает сила растительного мира, этого клокочущего зеленого океана, не знающего границ и несущего животворное начало. Те же природные силы художник усматривает и в натюрмортах, порой кажущихся такими бытовыми, с умещающимися на подоконниках и столах вазами и горшочками с домашними растениями. Но и в них живет частица тех же общих природных сил, способных взорвать этот комнатный оазис.
Найденная манера художника удивительно мобильна. Она не затвердевает в своих формальных приемах. Его кисть то угловата, то, быстро и уверенно двигаясь по холсту, оставляет на нем широко и сильно положенные пятна, которые и намечают полновесные массы композиционных деталей. А способ наложения мазка — это всегда свойство индивидуального почерка художника. Его мазки охватывают не предметы, а зоны их действия. Художник уже понял, что для этого нужно всматриваться в природу с невероятной сосредоточенностью. Действительность не терпит рассеянного и расслабленного к себе отношения. Вот отчего с автопортрета на нас смотрит автор, который захвачен процессом, что творится вокруг него и виден только ему, отчего напряженный взгляд художника обращен внутрь себя. И, вероятно, этих внутренних ресурсов ему хватит еще надолго.
