В течение пяти лет, приближаясь к 19 января, трудно было поверить, что Гранта нет больше с нами. Но чем дальше удаляешься от этого злосчастного дня, тем меньше веришь в то, что такой человек вообще мог быть среди нас.
Рука убийцы произвела 3 выстрела и удостоверилась, что Грант убит. На самом деле убиты были мы: это мы носом стукнулись об острый угол жизни, и в нашем мозгу прогремела горькая истина о смерти. Не Грант был этой смертью. Он просто ушел. А мы остались наедине со смертью. Вспомним концовку «Человеческой комедии» Уильяма Сарояна. Юный герой повести узнает о том, что его брат Марк погиб на войне. Что мог почувствовать в этот момент и как он мог сообщить об этом матери и младшим брату и сестре? И тут шеф его заботливо напутствует: «Обожди, не ходи домой. Подожди, пока та часть его, которая умерла, умрет также в тебе, та часть, что плоть и кровь, та, что приходит и уходит. Потерпи, и ты домой пойдешь с облегченной душой, не неся в себе смерти. Потерпи, пока смерть покинет тебя…»
Не знаю, сколько времени потребовалось герою Сарояна, а мне, свидетельнице последних дней жизни и убийства Гранта, понадобилось ровно 6 лет, чтобы без потрясения касаться этой темы.
Сразу после убийства и беспрецедентных проводов в последний путь армянского журналиста в турецкой прессе начались выпады против массовых проявлений симпатий по отношению к Гранту и даже его героизации. Примечательно, что никто не мог в чем-либо обвинить Гранта — лишь призывали «вспомнить смерть 34 избранников Турции — послов, павших от пуль армян». Кто-то сетовал, что тему убийства Г.Динка слишком раздули в Турции, да и во всем мире, что когда убивали турецких дипломатов, никто не кричал «Все мы турки!» Напоминали, что в Армении не оставили ни одного азербайджанца или турецкого памятника, как будто Ереван никогда не был Реваном, находящимся под властью турок. Вспомнили и Артин Беника, который в 1982-м в знак протеста против действий АСАЛА совершил на площади самосожжение, скончавшись через 4 дня: «Турецкий соотечественник армянского происхождения осознал важность национального самосознания и единения».
Вот оно что! А что делал Грант Динк? Он целился именно на турецкое национальное самосознание, искусственно взращенное и навязанное многонациональному народу Турции. 4 февраля 2004 года он посягнул на символ Турции и турецкости — Сабиа Гйокчен, сообщив в статье «Тайна Сабиа Гйокчен», что первая в Турции женщина-пилот, гордость Военно-воздушных сил Турции, подавившая восстание в Дерсиме, — армянка по имени Хатун, которую удочерил президент Ататюрк, забрав ее из сиротского дома. Статью эту перепечатала 21 февраля самая влиятельная газета Турции «Хюрриет» («Свобода»). И вот Грант, находясь у себя дома в воскресный день, слушает по телевизору, как начальник генерального штаба объявляет во всеуслышание, что эта весть может взорвать и разрушить национальное единение Турции.
Дело в том, что в Турции все жители считаются турками. Нет различий по национальному признаку — есть лишь по религиозному, так что греки, армяне и евреи относятся не к национальному меньшинству, а к религиозному. Причем традиционно в сознании людей мусульманская вера превосходила все другие веры, так что мусульманин-правоверный считает немусульман неверными, гяурами, и это слово звучит как оскорбление — вроде нечисти. И сказать, что Сабиа была армянкой, означало оскорбить символ Турции, каковой она являлась.
И что же — испугался Грант, когда его публично обвинили в оскорблении, взрыве Турции без бомбы? Физически — да, но дух его был раззадорен: он вновь напоминал об этом, дразня уже свою смерть, поскольку отныне он значился в списке «фашистов» и подлежал уничтожению как враг Турции. Но жители страны отнюдь не в день проводов Гранта проснулись в другой Турции, а в апреле 1996 года — за 10 лет до его убийства, когда стал выходить армянский еженедельник на турецком языке, на страницах которого рассказывалась невыдуманная история армян, которая была также историей турков.
В дни второй годовщины ухода Гранта перед собравшимися у входа в редакцию «Акос» выступил политический деятель Халил ЭРГЮН. Вот что он сказал:
«Товарищи…Друзья Гранта…Земля эта всегда питалась смертью. Во время военных потрясений многих поубивали, на виселицу вздернули и дальше тоже продолжали убирать ребят, борющихся за свет и справедливость.
Я был дома, когда убили Гранта. Меня словно испепелили — до такой степени меня потрясла эта весть. Все тело мое пронзила острая боль. Когда убивали Денизов или Зайянов, было тоже больно, но я мог разделить эту боль с друзьями. Смерть Гранта отличалась от других случаев. Я потерял дар речи. Ни с кем не хотел говорить. Совесть моя крайне взбудоражена. Как выразить то глубочайшее горе, которое меня постигло? История разбушевавшейся совести — вот как остался Грант в нашей жизни. Грант был осиротелым сыном осиротелого народа…»
Динк всегда повторял, что говорит сугубо от своего имени, но люди тысячами пошли вслед за ним – их совесть заговорила только тогда, когда его заставили замолчать…
Не знаю, сколько времени потребовалось герою Сарояна, а мне, свидетельнице последних дней жизни и убийства Гранта, понадобилось ровно 6 лет, чтобы без потрясения касаться этой темы.
Сразу после убийства и беспрецедентных проводов в последний путь армянского журналиста в турецкой прессе начались выпады против массовых проявлений симпатий по отношению к Гранту и даже его героизации. Примечательно, что никто не мог в чем-либо обвинить Гранта — лишь призывали «вспомнить смерть 34 избранников Турции — послов, павших от пуль армян». Кто-то сетовал, что тему убийства Г.Динка слишком раздули в Турции, да и во всем мире, что когда убивали турецких дипломатов, никто не кричал «Все мы турки!» Напоминали, что в Армении не оставили ни одного азербайджанца или турецкого памятника, как будто Ереван никогда не был Реваном, находящимся под властью турок. Вспомнили и Артин Беника, который в 1982-м в знак протеста против действий АСАЛА совершил на площади самосожжение, скончавшись через 4 дня: «Турецкий соотечественник армянского происхождения осознал важность национального самосознания и единения».
Вот оно что! А что делал Грант Динк? Он целился именно на турецкое национальное самосознание, искусственно взращенное и навязанное многонациональному народу Турции. 4 февраля 2004 года он посягнул на символ Турции и турецкости — Сабиа Гйокчен, сообщив в статье «Тайна Сабиа Гйокчен», что первая в Турции женщина-пилот, гордость Военно-воздушных сил Турции, подавившая восстание в Дерсиме, — армянка по имени Хатун, которую удочерил президент Ататюрк, забрав ее из сиротского дома. Статью эту перепечатала 21 февраля самая влиятельная газета Турции «Хюрриет» («Свобода»). И вот Грант, находясь у себя дома в воскресный день, слушает по телевизору, как начальник генерального штаба объявляет во всеуслышание, что эта весть может взорвать и разрушить национальное единение Турции.
Дело в том, что в Турции все жители считаются турками. Нет различий по национальному признаку — есть лишь по религиозному, так что греки, армяне и евреи относятся не к национальному меньшинству, а к религиозному. Причем традиционно в сознании людей мусульманская вера превосходила все другие веры, так что мусульманин-правоверный считает немусульман неверными, гяурами, и это слово звучит как оскорбление — вроде нечисти. И сказать, что Сабиа была армянкой, означало оскорбить символ Турции, каковой она являлась.
И что же — испугался Грант, когда его публично обвинили в оскорблении, взрыве Турции без бомбы? Физически — да, но дух его был раззадорен: он вновь напоминал об этом, дразня уже свою смерть, поскольку отныне он значился в списке «фашистов» и подлежал уничтожению как враг Турции. Но жители страны отнюдь не в день проводов Гранта проснулись в другой Турции, а в апреле 1996 года — за 10 лет до его убийства, когда стал выходить армянский еженедельник на турецком языке, на страницах которого рассказывалась невыдуманная история армян, которая была также историей турков.
В дни второй годовщины ухода Гранта перед собравшимися у входа в редакцию «Акос» выступил политический деятель Халил ЭРГЮН. Вот что он сказал:
«Товарищи…Друзья Гранта…Земля эта всегда питалась смертью. Во время военных потрясений многих поубивали, на виселицу вздернули и дальше тоже продолжали убирать ребят, борющихся за свет и справедливость.
Я был дома, когда убили Гранта. Меня словно испепелили — до такой степени меня потрясла эта весть. Все тело мое пронзила острая боль. Когда убивали Денизов или Зайянов, было тоже больно, но я мог разделить эту боль с друзьями. Смерть Гранта отличалась от других случаев. Я потерял дар речи. Ни с кем не хотел говорить. Совесть моя крайне взбудоражена. Как выразить то глубочайшее горе, которое меня постигло? История разбушевавшейся совести — вот как остался Грант в нашей жизни. Грант был осиротелым сыном осиротелого народа…»
Динк всегда повторял, что говорит сугубо от своего имени, но люди тысячами пошли вслед за ним – их совесть заговорила только тогда, когда его заставили замолчать…
