Все было как всегда: встречный ветер около десяти метров в секунду, белые барашки, черные тучи, которые время от времени рвутся в клочья, и в эти мгновения скромно выглядывает солнце, чтобы в следующую минуту снова спрятаться. Я сидел в кокпите под тентом, обнимая обеими руками пишущую машинку. И всякий раз уже точно определял для себя, когда "Армения", вытягивая острый свой нос, медленно будет взбираться на вершину встречной волны, в какой-то момент она словно останавливается, а потом на этом месте образуется ложбина, и мы всем телом почувствуем грохот падения.
НО ВОТ НЕОЖИДАННО ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ. Создалось впечатление, что навстречу с южной стороны прет некая тяжелая, упругая воздушная масса. Скорость ветра выросла до 17 метров в секунду. На кормовом кокпите тотчас же собрались вокруг капитана Гайк, Армен, Мушег и Ваагн. По всему было видно, что речь идет не о каком-то там порыве ветра, который, как правило, вскоре кончается не родившись.
Начавшийся проливной дождь заставил задраить все иллюминаторы и люки. Это означало, что находиться в каютах и на камбузе, которые превращаются в душегубку, невозможно. Все семеро находятся на палубе. Работает только один парус – второй стаксель (напомню: первый — это парус-флаг – генуя). Я не раз рассказывал, как при абсолютно встречном ветре приходится то и дело менять курс, то бишь направление судна по отношению к направлению ветра (галс). В этот момент уже не думаешь о потерях бесценных миль. Тут перед вахтенными, перед штурманом стоит куда более серьезная задача: внимательно следить за движением каждой огромной волны, которая прет на судно. Какая бы ни была чехарда волн на поверхности океана, штурман должен обратить внимание на надвигающуюся на судно волну-гору. Надо ловко обойти ее стороной или ровно взобраться на гребень, а потом плавно соскользнуть с нее и не удариться о дно образовавшейся ложбины. Естественно, это удается не всегда, а в ночное время лавировать просто невозможно. И тогда всю ночь ты с болью воспринимаешь каждый "взрыв", каждый удар киля о дно ямы. Иногда можно услышать и почувствовать сразу два удара.
СТРАШНО? ПОЖАЛУЙ. Однако речь не о страхе. Ты думаешь совершенно о другом — о завтрашнем дне, о будущем. Удары, удары… Сколько штормов, столько будет этих тысяч ударов. И, конечно, страх за судьбу судна.
В какой-то момент мы оказались вместе с коком Самвелом Саркисяном в кокпите. Начал он издалека:
— Собственно, какая разница между этим штормом со встречным ветром и течением и тем, что нам предстоит пережить у мыса Горн?
— Теоретически, пожалуй, никакой. Шторм — он всегда шторм! Только мне кажется, у мыса Горн всегда бывает темно. Почему-то для меня этот самый мыс, о котором все мечтают и которого боятся все моряки, всегда находится во мраке.
Я снова стал у края кокпита лицом к носу судна. Такое впечатление, словно ветер какой-то многожильный, сотканный из теплых и холодных нитей. Взгляд невольно улавливает вдали самую большую волну и тогда начинает следить за ее движением. А она действительно прет прямо на судно. Иногда она теряется, слившись с другой. С каждой минутой все труднее разглядеть волны. Это значит, что солнце уже село за горизонт, минут через двадцать уже темень. Лишь через два-три часа, время от времени слева на минуту-другую на океанской бугристой поверхности появляется едва заметная лунная дорожка.
НА БОРТУ ВЕЧЕР И НОЧЬ – ПОЧТИ ОДНО И ТО ЖЕ. Надо надеяться на приборы, чутье и опыт. Ночью во много раз увеличивается количество взрывов и грохотов, от которых в алюминиевом корпусе начинается дрожь. Невольно вспоминаются занятия по сопромату в военно-морском училище. Все влияет на любой материал: и напряжение, и время, и трение, и резонанс, и тряска, и старение, и т. д. Так что мы не можем не думать о корпусе. Кто знает, что там происходит в судне в буквальном смысле на клеточном уровне. Есть такие понятия, как трещина, изнашиваемость в стыках и все такое прочее.
Утром я завел разговор о сопромате с Гайком и капитаном. Самвел сказал, что они с Ариком еще на острове Майорка тщательно проверяли корпус со специалистами. Но еще раз пропустить, скажем так, через "рентген", не помешает. Скажу честно: государственный флаг Армении на корме нас просто обязывает жить и служить с чувством ответственности.
* * *
Позвонили из Еревана. Печальная весть — ушел из жизни Грачик Бегларян. Кажется, я знал его столько, сколько помню себя. И, кажется, невозможно представить наше Движение, нашу борьбу, наши победы без Грачика, который своей легендарной песней-гимном стал настоящим трубадуром эпохи "Аварайра XX века". Но Грачика невозможно представить себе и без его многотомной летописи "Арцахнамэ", о нашей национально-освободительной борьбе, без его поистине солнечной поэзии. И сам он был человеком солнечным, безмерно любящим слово "солдат". Я счастлив, что долгие годы стоял с Грачиком в одном строю.