Открылся музей Сильвы Капутикян, чего, конечно же, ждали. После кончины Сильвы (Сирвард) Барунаковны Капутикян вдруг стало ясно, что вместе с этой крупной общественной фигурой что-то оборвалось, что эта смерть завершила какой-то этап национального бытия. Ушел последний классик, последний патриарх. Новому времени придется позаботиться о своих новых символах, выдвинуть из своей среды новые ключевые фигуры, чего пока, увы, не наблюдается….
Характерно, что эпоха окончилась именно на поэте, тем самым лишний раз доказав первенство слова среди всех других искусств.
Поэта такого общественного темперамента и такого дара и любви к публичным делам нам еще долго не дождаться. Сочетание этих свойств — поэт и трибун — выпадает нечасто. Да и нынешнее время, мне кажется, не очень заинтересованно в крупных фигурах: все больше мелкие клерки, сидящие по своим евроремонтным офисам и оттесняющие культуру в резервацию. К тому же компьютер и интернет пожрали все личностные подходы к слову и общению.
Должен ли поэт быть красив или хотя бы впечатляющ внешне? Думаю, со времени Орфея иной внешности за поэтами не числилось. Духовность способна любую кладку черт сделать вдохновенно прекрасной. И, как правило, фамилии у поэтов тоже знаменательные. И замечательные. Есенин (есень-осень-сень), Блок (сжатые, дисциплинированные звуки высшей строгости), Шекспир ("метатель копья", и какого копья, сказали бы мы), Цветаева (мне так и хочется сказать — Неотцветаева) и т.д. Даже безличное Пушкин становится единственным и неповторимым.
Казалось, сама природа позаботилась о впечатляющей внешней кладке черт Сильвы Капутикян. Внешность поэтессы, я бы сказала, была редкостно эпична. Крупные черты характерной этнической кладки уже как бы располагали к отданию этнического долга. Фамилия — об этом тоже позаботилась судьба: в этом "Капутикян" жила память об утраченном озере, Вана-цове, откуда идет род поэтессы. Это было живое напоминание о священном для каждого армянина понятии "капуйт", "капутак". Озеро отняли, но певучий род остался. И озарил округу если не звоном волны, то песнями. В том числе и песнями об утраченной земле предков. И, право, как жаль, что замечательное Сирвард заменили на Сильву…
Меня всегда удивляло, что общественная жилка Сильвы Капутикян никак не сказывалась на качестве ее поздних стихов, не снижала этого качества. Наоборот, поэтесса все мудрела, ее стихи становились все лаконичней, все глубже. Острый природный ум помогал ей. Почти все крупные поэты освобождают к концу жизни свой дар от былой многоречивости. Поэзия становится еще поэтичнее, когда она конденсирует слово, превращает его в изюминку.
Между поэзией и тягой к общественной жизни и пролегла вся жизнь поэтессы. Человек явного публичного темперамента, она любила и умела выступать (любят многие, умеют — единицы). Ее годами, даже десятилетиями считали поэтом любовной тематики. Отчасти это и верно. Но все-таки главной ее любовью была только и только Армения. Капутикян была Меджнун, а не Лейли. Меджнун страстный, неутомимый. Все чаще повторяла она вслед за Нерсесом Шнорали: "Закладывай с верой, утверждай — с надеждой, основывай — с любовью".
На наших глазах произошло превращение поэта в трибуна. И какой резонанс получили размышления Сильвы Капутикян о судьбах Армении, осмысление всего огромного исторического опыта народа. Книги ее стихов полны реминисценций, перекличек со всем тем, что создал армянский поэтический гений, начиная с седых и даже доисторических, безымянных времен. Переклички эти полны редкого прямодушия и высокой искренности. Ее сердце кровоточило "на одну тему". Из всех упоений мира, до которых так жадна молодость, я выбираю самое сладостное, — как бы говорила поэтесса, — служение родной земле, народу, меня породившему. Сузила ли я этим свою жизнь? Напротив, я расширила ее до необъятных пределов. Я правильно поняла то, что можно понять лишь с возрастом: талант — платежом красен. Народ, выстрадавший такую историю, как история армян (и страдания все никак не убывают), имеет право на подобную заботу поэта.
Но кроме таланта необходимо еще благословение судьбы. И Сильва Капутикян это благословение имела. "Судьба мне все дала, что я хотела". И к чести для нее, она использовала это благословение во благо своему растущему дару. Можно сказать, что она возрастала вместе с новыми волнами новых времен. Да, совпадение со временем — великая вещь…
В старину уроки ораторского искусства преподавали почти во всех школах и гимназиях. Мы живем не в старину, и потому почти сплошь говорить не умеем. Выступать — тем более. Искусство зажигательного устного, наполненного жизнью слова, не числится у нас среди приоритетов. Тем удивительней частые и охотные выступления Сильвы Капутикян. Невысокая женщина монументальной внешности (откуда это впечатление монументальности — никто не может сказать) спокойно брала в любой аудитории микрофон или подходила к самому краю сцены и обращалась к присутствующим властью каких-то высших сил. Аудитория замолкала.
Я наблюдала это не раз, не два, не сто раз — и каждый раз меня восхищала эта прицельная психологическая направленность риторического дара поэтессы, ее умение убеждать. Всегда ли можно было с ней согласиться? Ах, не в этом дело. Огню ведь не укажешь мерку.
Она прожила 87 лет. Патриаршая дорога и в жизни, и в поэзии. Самодостаточная дорога величавых лет. И все последние десятилетия с интересом и восхищением наблюдала я, как в Сильве Капутикян — сквозь все — прорастает Ван. О, если бы в нас во всех — в армянстве всего мира — вот так же прорастали бы с годами наши ваны! Глядишь, и рассеянья (спрваца) бы поубавилось. И не только рассеянья, но и растворения. Ибо алчная миграция, давая многое, берет еще больше — она съедает наши гены.