СУРОВАЯ РОМАНТИКА СИРАВА

Оставленное Мартиросом Сарьяном неоценимое завещание, насыщенное гармоничным, созидательным началом, – результат жизненной позиции гения. Художник, проживший жизнь, полную испытаний, вывел своим искусством Армению в сферу торжественного пребывания в вечности. Этот великий армянин приобщил свою родину к течению времени, почти из него выключенную.

Идущее вслед за Сарьяном поколение, не растеряв главного завета Учителя, сохранило эмоциональную приподнятость и прибавило к ней неизбежную при последующем раскладе мировых событий драматическую напряженность. Она присутствует в работах многих художников, начинавших в легендарные 60-е годы прошлого века, в том числе и в искусстве Генриха Сиравяна, долгое время работавшего рядом с Сарьяном в его мастерской.

Законы творчества требуют творческого преломления усвоенных традиций и опыта предшественников. Взаимоотношения учитель-ученик в искусстве – это проявление определенного демократического принципа, когда идет напряженная работа ума и чувств для понимания таких категорий, как традиция, стиль, художественное наследие, творческая индивидуальность. Сиравян впитывает атмосферу мастерской Сарьяна, насыщенную творческим духом настолько, что каждая, даже будничная фраза или полуфраза, брошенная Сарьяном, приобретала особый смысл.

Творческий процесс у Мартироса Сарьяна был обусловлен его волевым отношением к природе и найденной формой диалога с культурой — как мировой, так и национальной. Г.Сиравян начинает проникаться этим принципом, осознавая, что внешний мир – это всего лишь материальная данность, которую нужно одухотворить собственной личностью и которая неизбежно оказывается пронизанной национальным самоощущением.

Генрих Сиравян смотрит на природу своими глазами, но способ и основа восприятия подсказаны творчеством Сарьяна. Молодой художник пытается воспроизводить раскрывающиеся внутреннему чувству колоссальные силы природы, истолковывая их как первооснову, формирующую в немалой степени и духовную цельность народа, живущего на своей территории. Обладая необыкновенной остротой чувственного восприятия, Сиравян уловил в природе Армении скрытый героический и титанический пафос, который у Сарьяна приобретал величественный, грандиозный и мирный характер. У Генриха Сиравяна та же природа – это грозная, трагическая сила, мир, остающийся до конца непознаваемым. В Армении Сиравяна есть какая-то суровая поэзия – неожиданный ракурс зрения для художника, находящегося в поле сарьяновского притяжения. А ведь ему ничего не стоило стать эпигоном Сарьяна, что и произошло с рядом армянских художников. Но сиравяновская природа сильно отличалась от природы Сарьяна своей ярко выраженной монументальностью, стихийной, дикой пластикой.

Сарьяна отличает классическое понимание природы Армении с ее безграничностью и благородным совершенством архитектоники. Г.Сиравян ощущал природу иначе. Его мироощущение интенсивнее, жестче и пронизано напряжением. Без какой-либо расслабляющей сентиментальности художник раскрывает в окружающем мире ее первоначальную мощь, неодолимость сил сжатия и притяжения. Природные формы у Сиравяна прочеканены точным, твердым рисунком, обладают четкими контурами и границами. Генрих Сиравян преклоняется перед первобытной грубой мощью природы, угловатыми нагромождениями горных громад. Произведения пейзажного жанра превращаются в зрелище, полное борьбы и драматических событий.

Материал, напрягаясь, обнаруживает свои скрытые возможности, которые порождают совершенно неожиданные, порой фантастические "выбросы" из своих глубин. Разнообразные по плотности и форме каменные глыбы, вспарывая земную оболочку, вырываются наружу из земных недр, растут и застывают, внося в мир новое равновесие, устойчивое и рациональное. Его пластические принципы построения пространства, перегруженного природными формами, близки к принципам скульптурного или архитектурного творчества. Земля словно творит из самой себя огромные формы наподобие крепостей, замков, памятников. Убедительно выглядят эти сооружения, над которыми потрудилась природа. Художник ничего не сочиняет и не фантазирует. Он по-своему воплощает свое представление реальности. Ведь реальна та картина природы, которая появляется в ответ на страстное желание художника войти в духовный контакт с ней. В таком взаимоотношении не может быть равнодушия, и все зависит от воли и воображения художника. Пристальное вглядывание в изображаемый ландшафт в одном случае отзывается каменным подобием корабля, застрявшего в каменном море, в другом перед глазами вырастает исполинская крепость или величавый орган, благородные звуки которого проникают в душу реально звучащей музыкой.

Сиравяновская суровая романтика вырывается из мира неживого, "минерального" в мир органического роста, когда набухание внутренних сил приводит к взрыву иных земных сил – растущих, цветущих, дышащих и динамичных.

Художник в каждой своей работе снова и снова распознает и угадывает сложный характер природы. Сиравяновская неутомимость созвучна неисчерпаемой переменчивости природы. Не оттого ли пейзажи Г.Сиравяна столь многообразны, стилистически отточены, столь конкретно образны?

Сиравян воспринимает жизнь глубоко и серьезно, в неком динамичном развитии, что особенно усложняет (но и делает интереснее!) задачу отражения такого восприятия. В этом смысле портретный жанр был для Сиравяна особенно привлекателен: здесь с особой энергией выражается его независимая художественная позиция. Создавая свои портреты — а героями Сиравяна были в основном люди выдающиеся, яркие, порой противоречивые, — художник подходит к ним со своей мерой постижения человека, выделяя среди примет внешности те, которые наиболее содержательны и отражают импульсы его духовной жизни.

Портреты Сиравяна отличны друг от друга по способам исполнения. Иногда это только лицо, данное крупным планом. Таковы портреты М.Сарьяна и Э.Исабекяна. Страстная эмоциональность Исабекяна и величественная сдержанность патриарха Сарьяна переданы совершенно по-разному. Переполнявшая Исабекяна жизненная энергия прорывается в белых завихрениях мазков, передающих брови, усы, бороду, непокорную гриву волос, обрамляющих опаленное солнцем лицо старика с требовательным взглядом молодых глаз. Лицо Сарьяна строится из материализованных света и тени. Структурно выведенные мазки передают пластику его лица так, что материальная оболочка оборачивается духовной наполненностью.

Совершенно иной подход к образу С.Параджанова говорит о гибкости кисти Сиравяна в решении задач портретного жанра. Великий мистификатор, гениально сыгравший свою жизнь и сделавший ее искусством, Параджанов, сопротивляясь напору жестокого мира, обретает черты фантастического героя. Вот он перед нами, как многорукий Шива, выразительно жестикулируя, удивляется, ужасается, по-балаганному веселится, не зная пауз в потоке времени.

Кроме принципиальности Г.Сиравян обладает удивительным уважением к тайне человека. Жизнь души для него притягательна и таинственна. Художника интересуют таланты, обладатели сложно организованного ума и непредсказуемых чувств. В ряду его портретных образов немало таких людей. С чисто творческой позиции ему интересны эти тонкие и опасные переходы от внешнего облика к скрытому внутреннему содержанию, которое нужно угадать, раскрыть, выделить и подчеркнуть. Вот отчего столь неожиданны на первый взгляд портреты таких личностей, как Акоп Акопян или Грант Матевосян. Это герои непривычного склада, и раскрыты они Сиравяном несколько спорно. Однако право автора акцентировать те грани человеческой натуры, которые ему видятся важными в формировании их неповторимости и оригинальности. Яркая эгоцентричность таланта обоих выражена в композиции портретов, их цветовом решении, в броскости позы, жеста, осанки.

И наконец, в ряду многочисленных образов гениального Комитаса, созданных армянскими художниками, сиравяновский Комитас обладает той обезоруживающей, детской застенчивостью, которая сквозит в его покоряющей улыбке, — улыбке, возникающей в моменты абсолютного, безоглядного человеческого счастья…

Генриху Сиравяну были знакомы такие мгновения, посещавшие его бурную, эмоциональную натуру и в мастерской, и в семье, и в кругу друзей на протяжении его напряженного творческого пути, когда он, не позволяя себе расслабляться, искал и находил реальную связь между жизнью и творчеством.