Генрих Игитян — это давно уже не просто имя, а образ, в котором удивительно сочетаются несовместимые противоположности. Все, кто знает Генриха Игитяна, знают это. Кажется, трудно найти человека более своенравного, более несносного в общении, придирчивого, яростного в гневе — и нет в то же время более мягкого, чем он, более отзывчивого. Более неожиданного в выводах и в то же время более упорного защитника дела, мужественного и последовательного в работе.
Игитян знает и ценит традиции, разные формы общественного поведения — и любит свободно нарушать все условности, нормы и каноны. Его считают упрямым, способным перешагнуть любую помеху на пути, а он скрыто неуверен, даже раним, деликатен. И тем не менее его облик последователен. Крайности, которые непринужденно сходятся, — вот что характерно для Игитяна. Кажущиеся противоречивыми его черты составляют самобытную цельную фигуру. Эта цельность видна в его мироощущении искусствоведческой и общественной деятельности.
Генрих Игитян — само беспокойство, неуемность. Если бы не упорство и смелость Игитяна, его энергия и страсть, не было бы у нас первого в мире Музея детского творчества, первым директором которого была его жена Жанна, Эстетического центра с его многочисленными филиалами по всей республике, Музея современного искусства, тысяч выставок, организованных им не только в республике, городах бывшего Союза, но и за рубежом.
Игитян — уникальный энергетический донор, словно энергия 100 человек спрессована в одном. Этот человек вдохновил несколько поколений молодых художников, да и простых людей, убедив, что искусство — это питательная среда для человека. Когда он в духе (то есть практически всегда) , его энергии с лихвой хватает на бесперебойную работу целой академии. В редкие минуты короткого замыкания вокруг него сверкают молнии, а в обычные дни, когда все складывается наилучшим образом, можно заметить исходящее от него тихое свечение.
Такие, как Игитян, рождаются нечасто. В каждой стране, где искусство занимает достойное место, есть один-два человека, подобных ему. По меткому выражению Андрея Вознесенского, их называют "прорабами духа". У них много общего: они умны, энергичны, напоминают детей, только очень мудрых. А главное — они обладают фантастическим чутьем на талант. Это ведь тоже дар, без которого невозможно создавать новое.
К людям его масштаба неприложимы обычные мерки. Неутомимый работник на ниве культуры интересен не тем, что варится в котле событий, а тем, что сам заваривает этот котел. Он наступателен, порывист, предприимчив, но никак не односложен. Однако личные качества не затмевают в нем главного — полной отдачи поставленной цели.
Многие вещи в Стране Советов, кроме него, никто никогда не делал. Нетрудно представить, ценой каких невероятных усилий создавались те очаги культуры, которыми мы сегодня по праву гордимся. Думается, нет смысла перечислять и называть все уловки, хитросплетения и маневры, к коим проходилось прибегать, чтобы протащить свою большую правду сквозь игольное ушко дозволенного и разрешенного. Когда что-то не клеилось, он не сдавался: упрямо ходил по кабинетам, доказывал, требовал, пробивал, хитрил, порой обводил начальство вокруг пальца и в итоге добивался своего. Как у Наполеона, у него почти не было поражений. А побед — много, они налицо.
Я была свидетелем рождения его детища — Музея современного искусства. Это было прекрасное время оттаивания общественной жизни. Когда выпотрошенный долгими хождениями по мастерским, спорами, где сталкивались художественные поколения, Игитян возвращался в мастерскую А. Ананикяна или А. Григоряна, он и сам еще не подозревал, что сегодня приобрел иное качество дарования. Сейчас я думаю, что Музей современного искусства (впрочем, как и Эстетический центр) был не просто удачей Игитяна. С появлением этого музея с его стен, увешанных яркими полотнами современных мастеров, авангардистов, к нам тихо пришла художественная революция. Мы ее просто не сумели тогда провозгласить, определить как таковую.
Игитян бросил вызов тем, кто не верил в возможность подобного музея в Ереване. В нем представлено творчество самых разнообразных художников — представителей разных стилей и направлений, вплоть до авангарда, но, как верно отметил автор книги об Игитяне Я. Заргарян, нет художников только одного направления — соцреализма. Игитян одним из первых встал на защиту художников-абстракционистов, пропагандировал их творчество, устраивал выставки за рубежом, пробивал их работы на всесоюзные выставки.
Генрих Игитян не ждал, когда говорить правду станет безопасно. Потребность высказаться для него, обладающего даром полемиста, была неодолима, и он на съездах, пленумах выступал так, что его с ходу могли отстранить от любой работы. Он всегда был резок, вызывающ и решителен в защите своих принципов, тем же воздавалось и ему. Такая безоглядность в сочетании с упрямым нежеланием подлаживаться под что-то воспринималась одними как высокомерие, другими — как наивное ребячество. В итоге сложились противоречивые суждения об Игитяне — от восторженных до скептических и резко отрицательных. Одно очевидно: такому невозможно что-либо запретить.
У него фантастическое чутье на талант. И вообще, стоит ему прикоснуться своей невидимой палочкой к человеку, в которого он поверил, как тот мгновенно становится величиной значимой. Так было с Минасом, когда никому еще не известный художник приехал из Ленинграда после учебы в Академии художеств. Игитян протянул ему руку дружбы, стал на защиту, отстаивая право Минаса на необычность творческой манеры, публиковал статьи, водил в мастерскую Минаса десятки гостей, рассказывал о появлении нового таланта на армянской земле. Так было со многими художниками, которые неожиданно оказывались в пространстве Игитяна — Мартыном Петросяном, Сейраном Хатламаджяном, Ашотом Элибекяном, Арто Чакмакчяном. . .
Стиль Игитяна может нравиться или нет, но он оригинален и узнаваем. И всей своей жизнью призывает насладиться красотой. Видит Бог — нет более высокого и искреннего призыва. Конечно, иногда он ошибался в оценках того или иного явления, преувеличивая значение одних, недооценивая других. Но в самом главном искусствоведческие работы Игитяна отмечены последовательностью взгляда. Это постигается сразу при чтении его очерков. Причем в лучших из них мы встречаемся со своеобразным синтезом искусствоведения и художественной литературы. Достаточно вспомнить его очерки о Кочаре, Бажбеук-Меликяне, Иосифе Караяне, Овнатаняне. . . В них необычно все — и блеск литературной формы, и едкая острота парадоксального ума, и дерзкая оригинальность мысли.
Пожаловаться на невнимание своих современников Игитян не может. Его читают, нередко осуждают, часто, увы, пристрастно, не утруждая себя заботой разобраться в сути. Поводы к этому дает он сам, точнее — избранный им критический жанр, нарочитое сгущение красок, смелые антитезы, экспрессивное заострение облика своих "моделей" — художников.
Чувство ответственности за судьбу культуры принимает у Игитяна характер личного долга и выражается как страсть к делу, понуждая переходить от одного крупного предприятия к другому. Ничто не может отвлечь его от цели. Удивительно, что Генрих всегда умел подниматься, какие бы удары ни наносила судьба. Он только временно замыкался в себе, а потом снова двигался дальше. Чего это стоило ему, знают только очень близкие.
Игитян и сегодня работает с чудовищным напряжением сил. Десятки книг, каталогов, альбомов, многие из которых удостаивались самых высоких премий на международных выставках, бесконечные выставки, которые он устраивает за рубежом. Себя он характеризует так: "Я человек, который всегда работает". К тому же он не ограничивается сферой художественных интересов. Нет ни одной театральной- и кинопремьеры, значительного концерта, на котором не увидишь Игитяна. Он почти ежедневно принимает самых разных гостей, иностранные делегации, подолгу пропадает в мастерских художников, отбирает новые вещи, готовит персональные выставки. А еще у него есть дела в Союзе художников и давно уже подошел срок отнести в издательство готовую рукопись. Естественно, не хватает утра, дня, вечера, и частенько он захватывает добрую половину ночи. При всем этом он нисколько не напряжен, напротив — завидно раскован.
Игитян, мне кажется, сохранил в этой беспорядочной на первый взгляд мозаике что-то от 20-х годов, когда Вахтангов одновременно работал в пяти студиях, а Луначарский, руководя просвещением в стране, писал драмы и трагедии.
. . . Если вы раздражены нынешней жизнью, пригнулись под ношей забот, зайдите в один из музеев Игитяна. Здесь вы попадете в удивительный мир, который зарядит вас энергией и силой, и вы вновь почувствуете всю красоту жизни.
Menu
