Перекличка поэтов
История литературы знает немало прямых и косвенных заимствований, а также невольных перекличек поэтов, подчас разделенных столетиями и даже тысячелетиями. Вариант мысли, нечто навеянное другим поэтом, внутренняя цитата, вписанная в новое окружение и прекрасно сливающаяся с ним, и т.д. и т.п. Приемов много, и все они давно известны.
Если нужны примеры, то выражение "гений чистой красоты" из стихотворения Пушкина "Я помню чудное мгновенье" принадлежит В.А.Жуковскому, и современники обоих поэтов хорошо знали об этом. Но взятые без кавычек Пушкиным и повторенные сотни тысяч раз его читателями, эти слова сегодня уже принадлежат Пушкину и вне его шедевра не воспринимаются.
Но литература знает и другие разительные примеры, а именно: повторение одной и той же мысли поэтами, причем повторения, сделанные совершенно спонтанно, независимо друг от друга. Об одном таком случае я и хочу рассказать.
В трех довольно далеко отстоящих друг от друга странах три поэта не только высказали одну и ту же мысль, но и нашли ей почти сходное словесное оформление. Все трое были выдающимися поэтами своих народов, все оставили заметный след в мировой поэзии. Поэты эти -наш Аветик Исаакян, испанский поэт Мигель Эрнандес и классик польской литературы Юлиан Тувим.
Поэтический образ, найденный одним поэтом, в данном случае Аветиком Исаакяном, почти дословно был повторен двумя другими авторами, причем это было случайное сходство, ибо знать стихи Исаакяна ни Юлиан Тувим, ни тем более Мигель Эрнандес, конечно, не могли. Многие годы и даже десятилетия разделяют эту невольную "перекличку". Уникальный случай родства душ и родства мировидений. Что же это за стихи?
Юлиан Тувим, много и часто размышлявший над вечными вопросами бытия и, в частности, о смерти, вводит в одно из своих стихотворений удивительный образ. Поэт бродит в сосновом лесу среди могучих стволов и думает о том, какое из этих деревьев пойдет на его гроб. А вот что написал об Аветике Исаакяне грузинский поэт Симон Чиковани в своей статье "Гимн в честь Аветика Исаакяна": "Слух его улавливал шелест дуба, из распиленных досок которого должны были когда-нибудь ему сколотить гроб. Печальны были его стихи и скорбны его песни".
Теперь оставалось одно: пойти по следу и отыскать стихотворение Исаакяна с подобным поэтическим образом. И оно отыскалось.
Лужайку вольной кроной осеня,
Играет весело в лесной глуши
Тот гордый дуб, что гробом станет мне.
И смерть так близко, близко от меня,
Что слухом настороженной души
Я шорох листьев слышу в тишине.
Раздумье, очень характерное для Исаакяна. Сколько вариаций этой мысли в его лирике! Есть и чисто "армянский" вариант этой темы, где образ дерева заменен уже камнем, каменным надгробием. Характерная деталь в стране, богатой камнем и бедной деревом:
Где он лежит
Тот камень простой,
Что станет моей
Могильной плитой?
Быть может, не раз
На пути моем
Я в скорбном раздумье
Сидел на нем?..
Есть и другой перевод этого стихотворения Аветика Исаакяна:
Чья земля тот камень
Ныне приютила,
Что положат после
На мою могилу?
Может быть, в скитаньях
(Смертному ли знать!)
Мне на нем случалось
Как-то отдыхать?..
Таким образом, не единичное обращение Исаакяна к этой теме говорит о том, что она его чрезвычайно волновала.
Следующим в этой "цепочке" был выдающийся испанский поэт XX века Мигель Эрнандес. О нем восторженно писал Пабло Неруда. Поэт трагической и яркой судьбы, погибший в испанских застенках в 1942 году, Эрнандес, как и армянский и польский поэты, не чуждался великих и вечных вопросов бытия и, что самое интересное, решал их в том же ключе:
В каком-нибудь селении высокий
Бук или дуб, а может, альгарробо —
Тот, что подарит доски мне для гроба, —
Давно стоит, как сторож одинокий.
А может, деревянная обнова
Уже кроится мне — и подытожит
Мне скоро все итоги древесина…
Гордый дуб Аветика Исаакяна здесь тоже остается дубом, но предлагаются и другие варианты: бука или чисто испанской древесной породы — альгарробо, — что придает стихотворению национальный колорит. Поэты вообще топографически и эндемически точны. Это замечено еще со времен Гомера, по поэмам которого можно составить карты местности, что и взял на вооружение Генрих Шлиман. Прекрасна порода крепкого армянского горного дуба, дерева, которое не случайно попало в поле зрения Аветика Исаакяна: горный дуб — главный символ протоиндоевропейцев (ариев). А зоркость поэтов идет от их огромной любви к своей земле, к родной природе. У Юлиана Тувима это сосна — характерное дерево польских равнин.
Но дело не в этих все-таки чисто внешних подробностях. Главная мысль всех трех поэтов схожа: мир, лежащий перед их глазами, заставляет их задумываться над нелегкими глубинными вопросами бытия. Прощание с миром, неизбежный уход из него волнуют впечатлительные души поэтов. Психологи считают, что мысль о смерти — вообще главная мысль человека. И что это, как ни странно, плодотворно, ибо помогает помнить о быстротечности земного срока и, следственно, больше сделать за жизнь. Если бы не было на земле смерти, незачем было бы философствовать, гласит известный афоризм. Поэты — люди философические, ощущающие бытие более пронзительно, чем обычные люди. Неотступные мысли о смерти у поэтов не от страха перед ней, а от горечи расставания с полнотой жизни. Черный призрак особенно черен после ослепительного сияния. И поэты оставляют нам бессмертные слова об этой своей горечи, и мы благодарно внимаем им, ибо те же чувства, а главное, те же предчувствия владеют и нами.
Подобные поэтические подарки бесценны. Сам образ живуч, раз он мог независимо, совершенно самостоятельно явиться трем великим поэтам со сходным мироощущением. Я вам даже больше скажу: знаменитое стихтворение Гете "Ночная песнь странника" (конгениально переведенное Лермонтовым — "Горные вершины спят во тьме ночной…") повторяет мысль древнегреческого поэта Алкмана. Вряд ли во времена Гете были сделаны переводы Алкмана, но обоих поэтов не могла не волновать мысль о смерти хотя бы как о конце индивидуально воспринимаемой красоты мира. Вот и новая цепочка: Алкман — Гете — Лермонтов. "Рождаемся невольно, живем удивляясь, умираем тоскуя — этими словами гениального персидского лирика закончил Аветик Исаакян свою щемящую новеллу "Последняя весна Саади". Даже девяностолетний Саади уходил из мира тоскуя.