Он стоял у решетчатого окна своей палаты и наблюдал за мерцанием звезд. Ночной небосвод над психиатрической лечебницей Вил-Жуиф напоминал ему потерянный купол, под которым когда-то слышалось песнопение. Вспыхнувшая перед отрешенным взором отшельника звезда покатилась вниз. Со стороны Парижа могло показаться, что она падает прямо на больницу с намерением ее разрушить и высвободить томящихся в застенках душевнобольных. Но отшельник подобного желания не загадал: у него вообще отсутствовали какие-либо желания. Вероятно, он даже и не заметил покатившейся звезды.
Ночной небосвод над психиатрической лечебницей Вил-Жуиф напоминал ему потерянный купол, под которым слышалось песнопение. Отшельник подсознательно искал на небе крест, но обнаружил полумесяц. Он висел прямо над куполом и смеялся ему в лицо. Панорама показалась пациенту неправдоподобной и к тому же навевающей нечто неопределенное, но ужасное.
Арсений Тарковский напишет потом:
Ничего душа не хочет – и, не открывая глаз,
В небо смотрит и бормочет, как безумный Комитас…
Вся в крови моя рубаха, потому что и меня
Обдувает ветром страха стародавняя резня…
В 1915 году мир сошел с ума. Ибо наблюдал и безболезненно переваривал редчайшую в своей истории картину: планомерное и единовременное умерщвление сотен поэтов, художников, музыкантов, учителей, врачей – загнанных в длинную шеренгу лучших представителей одной нации. Брошенная мировой цивилизации перчатка так и осталась лежать на земной поверхности, так как не было Общества, способного подобрать ее и призвать дерзкого кочевника к барьеру. Мир, лишенный таким образом рассудка, оказался способен на другое: он поставил диагноз человеку, который видел весь этот ужас собственными глазами, но оказался не в состоянии переварить его – сумасшедший!
Впрочем, доктора психиатрической больницы Вил-Жуиф знали об армянском пациенте многое: в самом начале века Париж не только признал, но и был покорен Комитасом. Зачитанные им два доклада на форуме Международного музыкального общества – «Армянская народная музыка» и «О старой и новой нотописи армянской духовной музыки» – произвели фурор в среде европейских композиторов и музыковедов. Представленная Комитасом философия развития армянской национальной музыки была воспринята публикой в качестве альтернативного направления мирового искусства. Его работы над расшифровкой теории древних гласов и армянских хазов, отличных от нот древнейших музыкальных символов и знаков, оказали шокирующее воздействие на композиторов: Комитасу предложили зачитать незапланированный программой форума новый доклад – «О времени, месте, акцентуации и ритме армянской музыки».
Париж любил не только музыковеда, но и музыканта Комитаса — превосходно владеющий флейтой и фортепиано, он выступал с концертами как солист и как исполнитель. Французские композиторы Венсан д’Энди, Габриель Форе, Камиль Сен-Санс не скрывали своего восхищения его творчеством, а Клод Дебюсси в 1906 году воскликнул прямо из партера: «Гениальный отец Комитас! Преклоняюсь перед вашим музыкальным гением!»
Специалисты психиатрической больницы Вил-Жуиф действительно знали об армянском пациенте многое. Увы, он сам уже ничего толком не знал…
Согомон Согомонян родился в 1869 году в анатолийской Кутине в семье сапожника Геворга. Армянская речь в этом городе была под строжайшим запретом – каралась смертью, однако отец будущего музыканта и реформатора национальной песни сам сочинял и исполнял музыкальные произведения. Прекрасным голосом отличалась мать Согомона Тагуи. Впрочем, ее мальчик уже не запомнит: она скончается, когда ему не будет и года. В одиннадцать лет Согомон осиротеет окончательно…
Его величество Случай бродил тогда по городам и селам Армении. На него, собственно, и уповало гонимое ятаганом население библейского края. Случай стучался в низкие двери ветхих землянок и просился на ночлег. Он-то и наткнулся однажды на 12-летнего сироту, которого в Кутине называли маленьким бродячим певцом. Мальчик спал на холодных камнях прачечной и, по всей вероятности, видел во сне кусок хлеба. Священник Дерцакян, который по поручению Католикоса Геворга IV набирал в кутинской среде голосистых отроков для учебы в Эчмиадзинской духовной семинарии, разбудит Согомона: «Я пришел за тобой, сынок. Мы отправимся с тобой в Эчмиадзин». Никогда еще «бродячий певец» не видел столь сладкого сна.
Кутинский священник разбудил в тот судьбоносный день не только щуплого мальчонку в лохмотьях. С весной у бледного Согомона пробудились и рассеянные по всему Армянскому нагорью тысячелетние напевы, пребывающие доселе в летаргическом сне: все они будут систематизированы и в доработанном виде представлены мировой культуре как кристальный родник – альтернатива ключу скрипичному.
Об этом хорошо скажет Севак:
Ты – для веков, для всех времен
Вечноиграющий орган.
Ты – наш духовный шаракан,
Ты – собиратель для страны
Реликвий, что разметены,
Ты – для душевной чистоты
Купель священная, и Ты –
Библейский посох, что на миг
Коснется – и забьет родник…
Ты – стон души, слеза из глаз,
Жрец песен, поднятых в зенит,
Ты – Колокольня, что для нас
Неумолкаемо звенит…
Ни один деятель национального искусства не окажет столь сильного воздействия на воспроизводство армянского духа созидания, как Комитас. Его безумное лицо фигурирует в живописи и поэзии, музыке выдающихся композиторов и армянском зодчестве. Он основа армянской культуры XX века – культуры воистину безрассудной.
В 1915 году мир сошел с ума. Но архимандрит Согомон, принявший имя армянского Католикоса VII века Комитаса – автора духовных гимнов, шараканов, пребывает в здравом уме. Ученый и музыкант с европейским образованием (сам Александр Манташев позаботился об этом), он стоит перед разгадкой тайны хазов и предвкушает нечто совершенно беспрецедентное. Интуиция его не подведет. Апрельским днем 1915 года действительно произойдет нечто беспрецедентное: единовременное умерщвление сотен поэтов, художников, музыкантов, учителей, врачей — загнанных в длинную шеренгу лучших представителей одной нации. В составе шеренги и Комитас. Жестокий ятаган, увы, не сжалится над ним – оставит архимандрита жить…
Вот уже 19 лет он стоит у решетчатого окна своей палаты и наблюдает мерцание звезд. Ночной небосвод над психиатрической лечебницей Вил-Жуиф напоминает ему потерянный купол, под которым когда-то слышалось песнопение. Отшельник интуитивно ищет на небе крест, но каждый раз находит полумесяц – спутник безумной жизни. Он очень похож на ятаган: висит прямо над куполом и смеется ему в лицо. Панорама кажется пациенту неправдоподобной и к тому же навевающей нечто неопределенное, но ужасное. Вспыхнувшая перед отрешенным взором отшельника звезда покатилась вниз, но он опять ничего не загадал – это была покатившаяся звезда великого Комитаса, разбудившая колокола…
Арсений Тарковский напишет потом:
Ничего душа не хочет – и, не открывая глаз,
В небо смотрит и бормочет, как безумный Комитас…
Вся в крови моя рубаха, потому что и меня
Обдувает ветром страха стародавняя резня…
В 1915 году мир сошел с ума. Ибо наблюдал и безболезненно переваривал редчайшую в своей истории картину: планомерное и единовременное умерщвление сотен поэтов, художников, музыкантов, учителей, врачей – загнанных в длинную шеренгу лучших представителей одной нации. Брошенная мировой цивилизации перчатка так и осталась лежать на земной поверхности, так как не было Общества, способного подобрать ее и призвать дерзкого кочевника к барьеру. Мир, лишенный таким образом рассудка, оказался способен на другое: он поставил диагноз человеку, который видел весь этот ужас собственными глазами, но оказался не в состоянии переварить его – сумасшедший!
Впрочем, доктора психиатрической больницы Вил-Жуиф знали об армянском пациенте многое: в самом начале века Париж не только признал, но и был покорен Комитасом. Зачитанные им два доклада на форуме Международного музыкального общества – «Армянская народная музыка» и «О старой и новой нотописи армянской духовной музыки» – произвели фурор в среде европейских композиторов и музыковедов. Представленная Комитасом философия развития армянской национальной музыки была воспринята публикой в качестве альтернативного направления мирового искусства. Его работы над расшифровкой теории древних гласов и армянских хазов, отличных от нот древнейших музыкальных символов и знаков, оказали шокирующее воздействие на композиторов: Комитасу предложили зачитать незапланированный программой форума новый доклад – «О времени, месте, акцентуации и ритме армянской музыки».
Париж любил не только музыковеда, но и музыканта Комитаса — превосходно владеющий флейтой и фортепиано, он выступал с концертами как солист и как исполнитель. Французские композиторы Венсан д’Энди, Габриель Форе, Камиль Сен-Санс не скрывали своего восхищения его творчеством, а Клод Дебюсси в 1906 году воскликнул прямо из партера: «Гениальный отец Комитас! Преклоняюсь перед вашим музыкальным гением!»
Специалисты психиатрической больницы Вил-Жуиф действительно знали об армянском пациенте многое. Увы, он сам уже ничего толком не знал…
Согомон Согомонян родился в 1869 году в анатолийской Кутине в семье сапожника Геворга. Армянская речь в этом городе была под строжайшим запретом – каралась смертью, однако отец будущего музыканта и реформатора национальной песни сам сочинял и исполнял музыкальные произведения. Прекрасным голосом отличалась мать Согомона Тагуи. Впрочем, ее мальчик уже не запомнит: она скончается, когда ему не будет и года. В одиннадцать лет Согомон осиротеет окончательно…
Его величество Случай бродил тогда по городам и селам Армении. На него, собственно, и уповало гонимое ятаганом население библейского края. Случай стучался в низкие двери ветхих землянок и просился на ночлег. Он-то и наткнулся однажды на 12-летнего сироту, которого в Кутине называли маленьким бродячим певцом. Мальчик спал на холодных камнях прачечной и, по всей вероятности, видел во сне кусок хлеба. Священник Дерцакян, который по поручению Католикоса Геворга IV набирал в кутинской среде голосистых отроков для учебы в Эчмиадзинской духовной семинарии, разбудит Согомона: «Я пришел за тобой, сынок. Мы отправимся с тобой в Эчмиадзин». Никогда еще «бродячий певец» не видел столь сладкого сна.
Кутинский священник разбудил в тот судьбоносный день не только щуплого мальчонку в лохмотьях. С весной у бледного Согомона пробудились и рассеянные по всему Армянскому нагорью тысячелетние напевы, пребывающие доселе в летаргическом сне: все они будут систематизированы и в доработанном виде представлены мировой культуре как кристальный родник – альтернатива ключу скрипичному.
Об этом хорошо скажет Севак:
Ты – для веков, для всех времен
Вечноиграющий орган.
Ты – наш духовный шаракан,
Ты – собиратель для страны
Реликвий, что разметены,
Ты – для душевной чистоты
Купель священная, и Ты –
Библейский посох, что на миг
Коснется – и забьет родник…
Ты – стон души, слеза из глаз,
Жрец песен, поднятых в зенит,
Ты – Колокольня, что для нас
Неумолкаемо звенит…
Ни один деятель национального искусства не окажет столь сильного воздействия на воспроизводство армянского духа созидания, как Комитас. Его безумное лицо фигурирует в живописи и поэзии, музыке выдающихся композиторов и армянском зодчестве. Он основа армянской культуры XX века – культуры воистину безрассудной.
В 1915 году мир сошел с ума. Но архимандрит Согомон, принявший имя армянского Католикоса VII века Комитаса – автора духовных гимнов, шараканов, пребывает в здравом уме. Ученый и музыкант с европейским образованием (сам Александр Манташев позаботился об этом), он стоит перед разгадкой тайны хазов и предвкушает нечто совершенно беспрецедентное. Интуиция его не подведет. Апрельским днем 1915 года действительно произойдет нечто беспрецедентное: единовременное умерщвление сотен поэтов, художников, музыкантов, учителей, врачей — загнанных в длинную шеренгу лучших представителей одной нации. В составе шеренги и Комитас. Жестокий ятаган, увы, не сжалится над ним – оставит архимандрита жить…
Вот уже 19 лет он стоит у решетчатого окна своей палаты и наблюдает мерцание звезд. Ночной небосвод над психиатрической лечебницей Вил-Жуиф напоминает ему потерянный купол, под которым когда-то слышалось песнопение. Отшельник интуитивно ищет на небе крест, но каждый раз находит полумесяц – спутник безумной жизни. Он очень похож на ятаган: висит прямо над куполом и смеется ему в лицо. Панорама кажется пациенту неправдоподобной и к тому же навевающей нечто неопределенное, но ужасное. Вспыхнувшая перед отрешенным взором отшельника звезда покатилась вниз, но он опять ничего не загадал – это была покатившаяся звезда великого Комитаса, разбудившая колокола…
