В 1961 году Государственная картинная галерея Армении получила в дар десять превосходных полотен ранее неизвестного нам художника из Египта Акопа Акопяна. Несколько из них мы, работники галереи, сразу же включили в экспозицию. В этих картинах чувствовалось нечто новое — не только индивидуальное живописное мышление и манера, но и подлинная глубина мысли. В них царил дух обреченности, скорби, одиночества. Художник обобщал духовное состояние своего поколения, которое вошло в мир на чужбине после трагедии армянского народа — Геноцида 1915 года. Чувство одиночества и ностальгии стало главным содержанием творчества лучших армянских художников за рубежом — П. Контураджяна, В. Адояна (Горки) , Г. Зулумяна (Гарзу) , О. Семерджяна (Жансем) и других. К этому поколению принадлежит и Акоп Тигранович Акопян.
Спустя год Акопян осуществил свою давнюю мечту — репатриировался, стал гражданином родной страны. У нас, его друзей, радость омрачалась беспокойством: как ему будет работаться, примут ли его, приживется ли он в новой среде. Ведь в зрелом возрасте невероятно трудно пустить корни в незнакомой по сути стране. Еще труднее создавать произведения, которые выразили бы ее сущность. А кроме того, мы все еще ощущали вокруг себя тяжкую, застойную атмосферу нашей художественной жизни, характерную для 50-х годов и губительную для свободного творческого развития. Свежа была память о прекрасном художнике, репатрианте из Франции Петросе Контураджяне, выставлявшемся вместе с такими мастерами, как Пикассо, Брак, Матисс: не выдержав этой удушливой атмосферы, он покончил с собой. Неутешительным было положение и других талантливых художников — не только репатриантов.
Но наше беспокойство оказалось напрасным. В первых же выполненных на родине работах талант 40-летнего художника проявился сильно и совершенно по-новому. Мы не понимали тогда, что тонкость и интеллигентность уживаются в Акопяне с на редкость стойкой и упорной натурой: он не боится трудностей, полностью отдает себе отчет в своих силах и возможностях, в шумной суете знает цену уравновешенности и молчанию и, самое главное — истово трудолюбив и всецело предан искусству.
Вот почему мы теперь не удивляемся, что крошечного, в два квадратных метра уголка в маленькой ленинаканской квартире (здесь он прожил пять лет, работал на текстильной фабрике) и позже — полутемной полуподвальной мастерской в Ереване, где он провел 15 лет, оказалось для Акопяна вполне достаточно: он создал за эти годы около 400 живописных произведений, десятки которых украшают ныне лучшие музеи страны и столиц бывшего Союза. И когда художник переступил наконец порог своей нынешней просторной и светлой мастерской, когда он удостоился многих званий, титулов и премий, почести не выбили его из привычной колеи, не нарушили естественного течения жизни. Он по-прежнему встречает утро за мольбертом и до вечера наслаждается работой. Завершая очередную серию пейзажей, привезенных из того или иного района Армении, он почти сразу принимается за новые сюжеты. Само понятие творческого простоя ему практически не знакомо.
Акопян уловил пульс времени и передал его через натюрморты и новый в его творчестве жанр — пейзажи. Земля, небо, тянущиеся к горизонту столбы электролиний, несколько деревьев и огромное безмолвное пространство. . . Природа открывалась Акопяну в дни, когда она обнажается, лишается красок, предстает во всей своей беззащитности. Так наряду с Арменией Сарьяна и Минаса родилась Армения Акопяна. Эта Армения сразу же обрела душевный отклик и зрительскую любовь. Своей правдивостью, сдержанностью и своеобразием она вливалась в русло так называемого "сурового стиля" 60-х, возрождавшего в атмосфере ложного пафоса дух истинного искусства.
В новых работах Акопяна тема измученного одинокого человека достигла силы протеста ("Нет — нейтронной бомбе!", "Воспоминание о войне", "Сумгаит"). На смену сугубо социальным портретам пришли портреты людей мыслящих. Натюрморты, изображавшие прежде скудную жизнь тех, кто обделен судьбой, в последнее время становятся все более философичными: манекены, перчатки, пальто создают конфликтный, полный глубокого психологизма мир. А в пейзажи Акопян вложил всю владеющую им тревогу за нашу общую землю, за планету людей.
Искусству Акопяна неизменно свойствен драматизм (временами он перерастает в потаенный трагизм) , идущий от современной жизни и составляющий внутреннюю сущность пейзажей художника. Иносказательность — вот ключ к проникновению в глубинные слои его замыслов. Внимательно вглядываясь в полотно, замечаешь, что облака, деревья, виноградные лозы или белесые камни в последнем цикле севанских пейзажей — не только облака, деревья или камни: они очеловечены и несут в себе заряд разнообразных эмоций — страха, горя, тревоги, страдания. . . Камни севанских берегов, обнажившиеся после того, как озеро обмелело, напоминают на пейзажах Акопяна человеческие кости и передают зрителю ощущение страшной трагедии.
Акопян — мастер подтекста, и, быть может, наиболее национальна в его творчестве присущая армянскому характеру и шире — армянской культуре сдержанность, в силу которой нельзя, немыслимо выставлять свою боль напоказ, кричать о ней. Живописная поверхность акопяновских полотен всегда сплетена из "бесшумных", неуловимых мазков, из гармонии тончайших оттенков цвета, выражающих нежную любовь к природе и жизни. Его проникновенно написанные полотна расширили границы армянского пейзажа, лишний раз утверждая право художника на новое видение родной природы.
Да, многочисленные зрители акопяновских выставок правы: его Армения не похожа на Армению Сарьяна. Здесь уместно вспомнить, что подлинный художник всегда выражает через природу себя, свою душу. Как же раскрывал свою душу Сарьян? Он говорил: "Я усиливаю цвет, чтобы в моих работах сильнее звучал свет". Свет для Сарьяна — символ вечности. Из мрака кровавой резни, пережитой его народом, Сарьян тянулся к свету, и Армения, запечатленная им, — это обетованная земля, которая жила и будет жить в душе всякого армянина.
Акопян в отличие от Сарьяна сказал бы так: "Я приглушаю цвет, чтобы свет в моих работах звучал грустней и нежней". И печальная, сосредоточенная, подчас откровенно трагическая сторона его картин — это тоже Армения, Армения сегодняшняя: борющаяся, напряженная, страдающая. . . Художнику, как известно, дано видеть дальше и чувствовать глубже, чем другим. В наши дни, когда на оставшийся нам клочок земли, который по-прежнему зовется Арменией — последней надеждой всех армян, когда на этот клочок земли обрушились новые испытания, в том числе и небывалое землетрясение, мы все острее постигаем глубину акопяновского искусства. Тысячу раз прав посетитель московской выставки, который, поняв говорящее молчание полотен художника, написал в книге отзывов: "В работах Акопяна боль и мудрость Армении".
Стиль Акопяна крайне своеобразен. Его композиции в высшей степени продуманны и конструктивны, его палитра словно соткана из красок поздней осени. Родись Акопян не на чужбине, а на родной земле, он все равно должен был бы искать и обрести свою Армению. Культура любого народа оказалась бы безнадежно обедненной, если бы ограничивалась одним-единственным способом художественного мышления.
В этой связи хотелось бы вспомнить, как отзывался об Акопе Акопяне Минас Аветисян — живописец, который близок ему драматическим складом своего творчества и который во многом стимулировал развитие армянского изобразительного искусства: "Наш дорогой друг с его истинно армянским характером и редкостным талантом преподал нам весьма поучительный урок. Он видит мир собственными глазами. Он привез в Армению не перенятое у других, а свое и, с удивительной мудростью продолжив то, что делал прежде, остался самим собой. Живопись Акопяна — это особое явление, особое качество. Его искусство в такой же мере армянское, в какой сам он — армянин".
Акопян — автор оригинальных натюрмортов. Его полотна, изображающие такой нехитрый инструмент, как клещи, хорошо известны. Они поразительно изображают остроту человеческих взаимоотношений, неожиданно обнаруживая в себе напряженные психологические коллизии. Но мало кто знает, что еще несколько десятков лет назад художник изготовил гигантские варианты этих композиций, небольшие оригинальные скульптуры. Эти работы Акопяна никогда не выставлялись. Увидев акопяновские клещи, которые нападают и скалятся друг на друга, американец — владелец завода по производству бытовых инструментов — изумился: "Каждый день вижу тысячу щипцов, кусачек, плоскогубцев, но не мог вообразить ничего подобного. С удовольствием поставил бы перед своим заводом такую скульптуру, только увеличенную". Однако американского предпринимателя опередил директор Научно-исследовательского института радиофизических измерений Парис Геруни, благодаря которому одна из скульптур увидела свет.
В 1989 году на склоне Арагаца появилась странная на первый взгляд, но чрезвычайно выразительная скульптура "Семья". Казалось бы, гигантские, высотой более десяти метров клещи, напоминающие мужчину, женщину и ребенка, должны подавлять зрителя, внушать страх. Однако предельная сдержанность и пластичность линий, безупречная уравновешенность пропорций и обращенные ввысь внутренние проемы, вызывающие в памяти детали, присущие армянскому зодчеству, придают общему силуэту скульптуры монументальность и помогают уяснить ее подлинную суть. Ничем не примечательные инструменты, сухие и бескровные, как голые севанские скалы на картинах Акопяна, раскрывают человеческую душу, вобрав в себя все тревоги нашего многосложного времени. Человек превратился в инструмент, в неодушевленный металл, но он не теряет своего достоинства и гордости, не сломлен никакими испытаниями. Как и в живописи, А. Акопян нашел простые и по-современному лаконичные средства, чтобы донести до нас идею вечной жизни и веру в нее.
А скоро у въезда в Эчмиадзин появится еще одна акопяновская скульптура — рука Григория Просветителя, благословляющая всех сюда входящих.
Искусство Акопа Акопяна — высокий пример самопознания и самоутверждения — явило миру душу, согретую близкой и созвучной всем человечностью.
P. S. В эти дни художник отмечает свое 85-летие. Редакция "ГА" поздравляет выдающегося мастера с днем рождения и желает ему долгих лет творческого горения на благо своего народа.
Menu
