В самом центре Нью-Йорка — в Манхеттене открылась выставка талантливого армянского живописца, живущего около двадцати лет в Канаде, Арега Элибекяна. Он из династии художников, внук Вагаршака Элибекяна и сын одного из ярчайших современных живописцев — Роберта Элибекяна. За эти годы Арег открыл около двух десятков персональных выставок в разных городах мира, но Армения, где он не раз демонстрировал свои работы, остается для него самой родной и притягательной. И неслучайно Арег недели две назад получил и армянское гражданство.
Осенью в Ереване во Дворце президента откроется выставка работ всей династии.
ТРИ ПОКОЛЕНИЯ ЭЛИБЕКЯНОВ – Вагаршак и его сыновья Генрих и Роберт – связаны не только узами семьи, но и творчества. Хотя все они совершенно разные художники, однако сумели сохранить не только семейные реликвии, но и нечто гораздо более трудновыразимое, летучее и капризное — атмосферу творчества и свободы.
Эта невидимая нить, связывающая поколения, и есть тот пульс, который задает ритм существованию, дает силы «держать удар» времени. Арег — частица традиции, идущей от деда и отца Роберта. Традиции творчества и души. Потому что в их творчестве есть то главное, что объединяет поколения, что увековечивается кистью, что несет в себе их любовь и сокровенные чувства.
У древних римлян существовало понятие «гений места». Его относили к уникальным фрагментам города — улицам, площадям. Причем уникальность им сообщал не выбор шедевров зодчества, а соединение архитектурного, духовного и человеческого начал, сплав, рождающий особое поле высокого напряжения. Такие фрагменты есть практически во всех крупных городах — Москве, Санкт-Петербурге, Париже… Для старшего Элибекяна таким городом был старый Тбилиси, где он родился и воспоминания о котором сохранил на всю жизнь. Тема старого Тбилиси навеки стала главной в его творчестве.
Излюбленными мотивами его внука Арега Элибекяна становятся виды Парижа, его улиц и площадей, домов и мостов, пейзажи Канады, где он ныне обосновался. Арег не создает нового стиля, но то, что он усваивает, становится его традицией, входит в самый организм его картин, строго продуманных и уверенно построенных.
АРЕГ НИ НА КОГО НЕ ПОХОЖ, хотя нить традиции перенимал из первых рук — да каких! Еще до поступления в институт он учился у Аркадия Петросяна, Фараона Мирзояна, Саркиса Мурадяна. Среди его педагогов в Художественном институте были отличные художники — Микаел Ованесян, Григор Агасян. Но самым главным своим учителем он считает отца — Роберта Элибекяна, который всегда ему помогал своими советами, нравственным опытом. Вообще многое ему дала семья, овеянная культурной аурой. Следующим своим университетом Арег считает Париж с его атмосферой, искусством, архитектурой, художниками прошлого и настоящего, с его Монмартром, который был некогда богемным центром, где за чашкой кофе собирались художники, ставшие затем легендарными — Матисс, Тулуз-Лотрек, Модильяни, Пикассо и другие.
Воздействие Парижа мы ощущаем в парижском цикле художника. Работы легкие, свободные и артистичные, без тени манерности, на редкость простые. Эта «простота» становится элементом эстетическим. Он не создает сказочные миры, миры экстатических порывов и грез. Его мир — реальный или, скорее, на грани мечты и реальности. Рассматривая полотна, видишь поразительную изобретательность в изображении окружающего и обычных вещей. Но в этом есть какое-то безошибочное чувство меры, сохранено живое дыхание жизни. Вот это легкое дыхание и профессиональная чистота работ выгодно отличают их от авангардного радикализма некоторых других художников.
Все впечатления Арега «первые», необыкновенно свежие. Не скажешь, что у него есть манера видеть мир. Если что и постоянно, то это непостоянство мира, непостоянство его отражения в душе. Художник живет в едином мировосприятии, и мир, действительность для него нечто гораздо большее, чем его восприятие этого мира. Поэтому для него вообще существует единое и неразделенное искусство. И на мир он смотрит не только глазами живописца, но и поэта, музыканта. Арег берется за кисть в том приподнятом эмоциональном состоянии, которое извечно определяется словом «вдохновение», почему-то сейчас почти исключенным из нашего лексикона. Вот это-то и является одной из основных причин того, почему его картины доходят до зрителей, захватывают их своей жизненной правдой и живописностью, искренностью и душевностью. В этих картинах видишь, как полнокровная, сочная живопись переплетается с поэтическим настроением. Прелесть парижских улиц, зданий, соборов он сумел изобразить с такой тонкостью, нежностью, артистизмом, что без волнения невозможно смотреть на полотна. Мы соскучились по такому искусству — искреннему, полному дыхания жизни.
КРУГ ТЕМ И ОБРАЗОВ, ИЗБРАННЫХ ЖИВОПИСЦЕМ, не очень широк. И в то же время он очень точен и конкретен. Канада с ее особенностями пейзажа, уникальными деревьями и видами, Париж с его колоритом, набережная Сены, водная гладь с плавающими лодками, небольшие строения на берегу, очаровательные мосты — все увиденное он сумел передать без рабского подражания и без излишней премудрости. В канадском цикле работ он видит идеал человеческого равновесия в красочной прелести природы, в соцветии тонких, изысканных в своей простоте натюрмортов, в спокойном покое летнего пейзажа. Этот мир удивителен и прекрасен, он гармоничен и богат, щедр красками, наполнен солнцем, воздухом и светом, и все это чарует художника, а вместе с ним и нас, зрителей.
Конечно, где-то за пределами этого мира художника идет другая жизнь, напряженная и суровая. Где-то льется кровь, народы отстаивают свою независимость, где-то упорно преодолевают стихийные бедствия. И кажется, что все это там, по другую сторону, за пределами видения художника. Он в мастерской один на один со своими полотнами творит свою мечту — мечту о счастье, гармонии и спокойном мире.
Но это только кажется, что художник и его искусство отрешены от большого мира, социального быта и страстей. В самой остроте его утверждающих интонаций, во всплесках яркого личного чувства, которое неизменно присутствует во всех картинах, мы угадываем мир, стоящий за спиной художника, живущий в нем самом. И этому миру несет он гармонию и красоту, тем самым утверждая прекрасное в противовес жестокости и суровости окружающего.
Таков он уж есть, Арег Элибекян, и в этом его сила и, может быть, и некоторая слабость. Он подчеркивает иногда замкнутость своих интересов, сужает их направленность, а это в какой-то степени оборачивается против самого живописца. И тем не менее мы благодарны тому, что создано им.
Гармония, утверждаемая художником, привлекает нас, мятущихся в повседневной жизни, отягченных различными заботами и тревогами, заставляет остановиться. Увидеть и выразить увиденное можно, только обладая особым талантом. А что Арег такой живописец, подтверждают полотна, в которых тесно сочетаются реальность и мечта.
ТРИ ПОКОЛЕНИЯ ЭЛИБЕКЯНОВ – Вагаршак и его сыновья Генрих и Роберт – связаны не только узами семьи, но и творчества. Хотя все они совершенно разные художники, однако сумели сохранить не только семейные реликвии, но и нечто гораздо более трудновыразимое, летучее и капризное — атмосферу творчества и свободы.
Эта невидимая нить, связывающая поколения, и есть тот пульс, который задает ритм существованию, дает силы «держать удар» времени. Арег — частица традиции, идущей от деда и отца Роберта. Традиции творчества и души. Потому что в их творчестве есть то главное, что объединяет поколения, что увековечивается кистью, что несет в себе их любовь и сокровенные чувства.
У древних римлян существовало понятие «гений места». Его относили к уникальным фрагментам города — улицам, площадям. Причем уникальность им сообщал не выбор шедевров зодчества, а соединение архитектурного, духовного и человеческого начал, сплав, рождающий особое поле высокого напряжения. Такие фрагменты есть практически во всех крупных городах — Москве, Санкт-Петербурге, Париже… Для старшего Элибекяна таким городом был старый Тбилиси, где он родился и воспоминания о котором сохранил на всю жизнь. Тема старого Тбилиси навеки стала главной в его творчестве.
Излюбленными мотивами его внука Арега Элибекяна становятся виды Парижа, его улиц и площадей, домов и мостов, пейзажи Канады, где он ныне обосновался. Арег не создает нового стиля, но то, что он усваивает, становится его традицией, входит в самый организм его картин, строго продуманных и уверенно построенных.
АРЕГ НИ НА КОГО НЕ ПОХОЖ, хотя нить традиции перенимал из первых рук — да каких! Еще до поступления в институт он учился у Аркадия Петросяна, Фараона Мирзояна, Саркиса Мурадяна. Среди его педагогов в Художественном институте были отличные художники — Микаел Ованесян, Григор Агасян. Но самым главным своим учителем он считает отца — Роберта Элибекяна, который всегда ему помогал своими советами, нравственным опытом. Вообще многое ему дала семья, овеянная культурной аурой. Следующим своим университетом Арег считает Париж с его атмосферой, искусством, архитектурой, художниками прошлого и настоящего, с его Монмартром, который был некогда богемным центром, где за чашкой кофе собирались художники, ставшие затем легендарными — Матисс, Тулуз-Лотрек, Модильяни, Пикассо и другие.
Воздействие Парижа мы ощущаем в парижском цикле художника. Работы легкие, свободные и артистичные, без тени манерности, на редкость простые. Эта «простота» становится элементом эстетическим. Он не создает сказочные миры, миры экстатических порывов и грез. Его мир — реальный или, скорее, на грани мечты и реальности. Рассматривая полотна, видишь поразительную изобретательность в изображении окружающего и обычных вещей. Но в этом есть какое-то безошибочное чувство меры, сохранено живое дыхание жизни. Вот это легкое дыхание и профессиональная чистота работ выгодно отличают их от авангардного радикализма некоторых других художников.
Все впечатления Арега «первые», необыкновенно свежие. Не скажешь, что у него есть манера видеть мир. Если что и постоянно, то это непостоянство мира, непостоянство его отражения в душе. Художник живет в едином мировосприятии, и мир, действительность для него нечто гораздо большее, чем его восприятие этого мира. Поэтому для него вообще существует единое и неразделенное искусство. И на мир он смотрит не только глазами живописца, но и поэта, музыканта. Арег берется за кисть в том приподнятом эмоциональном состоянии, которое извечно определяется словом «вдохновение», почему-то сейчас почти исключенным из нашего лексикона. Вот это-то и является одной из основных причин того, почему его картины доходят до зрителей, захватывают их своей жизненной правдой и живописностью, искренностью и душевностью. В этих картинах видишь, как полнокровная, сочная живопись переплетается с поэтическим настроением. Прелесть парижских улиц, зданий, соборов он сумел изобразить с такой тонкостью, нежностью, артистизмом, что без волнения невозможно смотреть на полотна. Мы соскучились по такому искусству — искреннему, полному дыхания жизни.
КРУГ ТЕМ И ОБРАЗОВ, ИЗБРАННЫХ ЖИВОПИСЦЕМ, не очень широк. И в то же время он очень точен и конкретен. Канада с ее особенностями пейзажа, уникальными деревьями и видами, Париж с его колоритом, набережная Сены, водная гладь с плавающими лодками, небольшие строения на берегу, очаровательные мосты — все увиденное он сумел передать без рабского подражания и без излишней премудрости. В канадском цикле работ он видит идеал человеческого равновесия в красочной прелести природы, в соцветии тонких, изысканных в своей простоте натюрмортов, в спокойном покое летнего пейзажа. Этот мир удивителен и прекрасен, он гармоничен и богат, щедр красками, наполнен солнцем, воздухом и светом, и все это чарует художника, а вместе с ним и нас, зрителей.
Конечно, где-то за пределами этого мира художника идет другая жизнь, напряженная и суровая. Где-то льется кровь, народы отстаивают свою независимость, где-то упорно преодолевают стихийные бедствия. И кажется, что все это там, по другую сторону, за пределами видения художника. Он в мастерской один на один со своими полотнами творит свою мечту — мечту о счастье, гармонии и спокойном мире.
Но это только кажется, что художник и его искусство отрешены от большого мира, социального быта и страстей. В самой остроте его утверждающих интонаций, во всплесках яркого личного чувства, которое неизменно присутствует во всех картинах, мы угадываем мир, стоящий за спиной художника, живущий в нем самом. И этому миру несет он гармонию и красоту, тем самым утверждая прекрасное в противовес жестокости и суровости окружающего.
Таков он уж есть, Арег Элибекян, и в этом его сила и, может быть, и некоторая слабость. Он подчеркивает иногда замкнутость своих интересов, сужает их направленность, а это в какой-то степени оборачивается против самого живописца. И тем не менее мы благодарны тому, что создано им.
Гармония, утверждаемая художником, привлекает нас, мятущихся в повседневной жизни, отягченных различными заботами и тревогами, заставляет остановиться. Увидеть и выразить увиденное можно, только обладая особым талантом. А что Арег такой живописец, подтверждают полотна, в которых тесно сочетаются реальность и мечта.
