Тема сталинских репрессий отступила в годы независимости на задний план. Особенно в XXI веке, когда уже были исчерпаны новизна разоблачений, масштабы и методы преступлений. Когда уже почти не осталось в живых тех, кто прошел через тюрьмы, лагеря и ссылки. Особенно из "призывников" 1937 года. Вышедшая недавно отдельной книгой повесть Вальтера Арамяна "Возвращение" отправляет читателя в круги сталинского ада.
ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПОДЕЛИТЬСЯ ВПЕЧАТЛЕНИЯМИ О КНИГЕ, ДВА СЛОВА О ПЕРЕВОДЕ, ВЫПОЛНЕННОМ КАРИНЭ ХАЛАТОВОЙ. В сборнике, составленном переводчиком, помещены автобиографическая повесть, рассказы о природе изученного автором не по доброй воле Крайнего Севера и зарисовки о старом Ереване. Они написаны Арамяном в различной интонации. Вслед за драматической исповедью пережившего тяжелейшие испытания героя повести в северных рассказах проплывают яркие картины суровой сибирской природы, а ереванский цикл полон печали об уходящем (для нас уже давно ушедшем) Ереване, который так знал и любил писатель. Халатова тонко прочувствовала и точно сохранила для русскоязычного читателя и неистребимую волю лагерника, и восхищение великолепием тайги, и боль старого ереванца.
После прозы Шаламова, Рыбакова, Солженицына и других удачливых (потому что выжили) исследователей лагерного лихолетья очень трудно найти то, что заинтересовало бы, удивило знакомого с темой читателя. Удивительно, но факт, что Вальтер Арамян (1909-1995гг.), арестованный в первый раз еще в 1929 году и имевший непрерывный "стаж" с 1938-го по 1953-й, взялся за перо, чтобы рассказать о Сибири только в середине… 1980-х годов. Хорошо, что взялся, и хорошо, что успел. Более того, оставил интересные, порой уникальные и жуткие детали жизни в "солнечном" Магадане и на Колыме.
Арест, "суд", тюрьма, эшелон в Сибирь, лагеря, конвоиры и смерть. Большинство зэков проходило этот путь за год-два. Арамян принадлежал к тому небольшому проценту, кто уцелел, пройдя лагеря Колымы. Прошел, запомнил и написал. Чтобы читатель извлек для себя емкие и точные формулы: "Захочешь — значит будешь жить. Можно и без хлеба прожить, но разуверишься — долго не протянешь". Арамян не разуверился, не поддался отчаянию, хотя, как и все лагерники, понимал и с горечью признавался: "Смерть была бы для нас единственным спасением, перед ней пасовали все кодексы законов, все тираны… Смерть — неприкосновенна, равносильна свободе, как никогда желанной теперь".
Но мертвеца надо еще похоронить, да еще в декабрьские морозы, когда на дворе минус 60-70 градусов. Жуткая сцена долбления слегка отогретой костром на вершине холма земли. Четверо за ночь, выбиваясь из сил, вырыли неглубокую ямку. Дальше слово Арамяну: "Яму мы вырыли настолько, что тело покойника могло наполовину уместиться в ней. Один из двух новоприбывших пригляделся, прикинул, примерил и, ничего не говоря, взял принесенный с собой топор и по колено отрубил трупу ноги и уложил их рядом".
ИНТЕРЕСНЫЕ ШТРИХИ МЕЖНАЦИОНАЛЬНОГО ОБЩЕНИЯ В СРЕДЕ ЛАГЕРНИКОВ лишний раз показывают, что термины "нацмен" или "лицо кавказской национальности" изобретены вовсе не в эпоху крушения развитого социализма, а гораздо раньше, да и вообще задолго до 1917 года. У Арамяна сцена появления кавказцев перед лицом начальства выглядит так: "- Звери явились, гражданин начальник!
Начальник лагеря оглядел нас с явным отвращением и обратился к комбригу:
— А ты, комбриг, не из зверей?
— Украинец он, гражданин начальник, — уточнил Шатров".
Украинец — это, конечно, зэк гораздо более "голубой" крови. Впрочем, не только украинцы. Писатель упоминает и об исключениях для некоторых кавказцев: "С того дня в нашем уголке стали собираться все кавказцы барака, кроме грузин. Они по праву считали себя соотечественниками Сталина и, естественно, требовали к себе "соответствующего отношения" и, случалось, добивались своего. Среди начальства было немало почитателей вождя, что обязывало их держаться уважительно с его земляками".
В повести есть тяжелые сцены об унижениях женщин-арестанток, о методах принудительного создания семей, напоминающих рабовладельческие времена, о тысячах загубленных на глазах автора жизней, о его счастливом возвращении. Всего не перескажешь. Нужно просто отыскать вышедшую в издательстве "Айастан" книгу, прочитать написанную кровью сердца повесть, чтобы убедиться: "…Сердце — птица, высматривающая мои молодые годы, растерянные по тюрьмам и этапам вместе с судьбами других бесчисленных жертв культа личности…"
