В конце октября в Ереване, в Российско-Армянском (Славянском) университете будет проходить международная конференция, посвященная творчеству Егише Чаренца. Девиз конференции — "Чаренц и его время". Мы попросили заведующего кафедрой армянского языка и литературы, руководителя Центра по изучению армянской литературы университета докторa филологических наук, профессора Азата ЕГИАЗАРЯНА рассказать о конференции и проблемах чаренцеведения.
— Чем обусловлено проведение этой конференции? В Армении проходило большое количество конференций и других мероприятий, посвященных Чаренцу. Написана масса книг и статей о нем. Что нового могут сказать участники вашей конференции?
— Да, очень много написано о Чаренце. Но вот я серьезно задаюсь вопросом: знаем ли мы Чаренца? У нас в течение последних нескольких десятилетий создавали несколько канонических образов Чаренца: в советский период — поэта революции, после распада СССР — мученика, погибшего в застенках, и т.п.. Но во всем этом богатство и сложность его творческого наследия затерялись. Я ни в коей мере не хочу уменьшить достижения чаренцеведения, особенно книг Сурена Агабабяна и Гранта Тамразяна, период традиционных чаренцевских чтений ЕГУ. Но сейчас, с высоты нового опыта, необходимо по-новому взглянуть на Чаренца, оценить его не только на фоне армянской поэзии, но и всей европейской поэзии. Необходимо понять все богатство его мировидения. Он действительно очень сложный поэт, мы очень часто упрощаем его, сглаживая острые углы. Да, он действительно был одним из величайших революционных поэтов Европы. Но он одновременно среди величайших певцов Армении. И еще: он среди тех поэтов Европы, которые с непостижимой глубиной воспели человека, его трагичное одиночество. Много ли поэтов, в творчестве которых переплетались, расходились, вновь встречались эти линии? И в каждой из них он велик, в одном Чаренце живут ипостаси трех великих поэтов. И не всегда эти линии гармонировали в его творчестве.
Вы, наверно, обратили внимание, как часто я упоминаю Европу. Дело в том, что Чаренц был поэтом европейского масштаба. Он среди всех армянских поэтов был наиболее европейским по своему поэтическому мышлению, по глубине понимания новых веяний европейской культуры. И притом оставался поэтом, кровно связанным с традициями армянской поэзии и всей культуры. В его патриотизме сочетались глубокая, трагическая любовь к Армении и ее культуре и бескомпромиссно отрицательное отношение к ее прошлому, к ее истории. Мы стыдливо отводим взгляд от этого аспекта его творчества, но без этой столь противоречивой любви к Армении вы не поймете Чаренца. Именно эти особенности творчества Чаренца, думаю, должны стать предметом дискуссий на нашей конференции.
— Вашу конференцию вы называете международной. Каково участие ученых из других стран?
— Мы ожидаем докладчиков из России, Англии, Америки, Франции. Честно говоря, мы рассчитывали на большую активность наших зарубежных коллег. Но за рубежами Армении Чаренца плохо знают, а за пределами бывшего Союза знают только единицы. Об этом мы тоже не задумываемся. Почему великий поэт не вошел в литературный обиход Европы? Есть и объективные причины, конечно. Но мы тоже виноваты. Мы привыкли жить в нашей маленькой стране, петь славословия Чаренцу и другим в полной уверенности в том, что резонанс от них на весь мир. А мир нас не знает, иногда и не хочет знать. За последние десятилетия этот мир очень изменился. Глобализация затрагивает и отдаленные фрагменты жизнедеятельности, она не оставляет закрытых уголков, она все вовлекает в одно общее культурное движение. И то, как мы войдем в этот новый мир — "нищими" или древним народом, создавшим великую культуру, — в огромной степени зависит от нас.
С другой стороны, для понимания Чаренца европейский и русский контекст очень важен. Не в смысле влияний, хотя это тоже важно, но скорее в смысле типологических общностей. Ну, скажем, атмосфера полотен "синего" Пикассо, стихотворений Блока и нашего Ваана Терьяна очень близка к дореволюционным стихотворениям Чаренца. Все это создавалось в одну и ту же эпоху европейской истории, отражало упадок старой европейской культуры. Этот упадок Чаренц чувствовал всем своим существом. Значит, надо скрупулезно изучить творчество этих и других мастеров эпохи для глубокого, всестороннего понимания особенно дореволюционной поэзии Чаренца. Я думаю, это двуединство Чаренца — великого национального поэта и одного из великих европейских поэтов — модель армянской культуры XXI века. Вот почему мы хотим, чтобы наша конференция стала действительно международной.
— А что происходит у нас, в нашем "домашнем" чаренцеведении?
— Знаете, в нашем чаренцеведении, мне кажется, все ярче видны симптомы провинциализма, непрофессионализма, ограниченности. Мы откатываемся назад от позиций, завоеванных нашими предшественниками. Приведу пример. В газете "Свободомыслие" (18. 04.2009) была опубликована статья "И пылью станут злые дела ваши…". Это была вроде бы отповедь американскому арменоведу Джеймсу Расселу, который опубликовал некоторые неопубликованные стихотворения Чаренца со своими не всегда приемлемыми комментариями. Наш возмущенный защитник Чаренца мечет громы и молнии на голову Рассела (заметьте, все это в Ереване, со страниц газеты, которую американские арменоведы вряд ли читают). И попутно заявляет: "Советская армянская пропаганда десятилетиями прилагала усилия, чтобы приспособить цвет крови, реками пролитой своей же властью, жертве, но безрезультатно. Если перед своей смертью Чаренц и поклонялся какому-либо цвету, это были цвета армянского триколора".
По поводу рек пролитой крови спорить не приходится. Мы это говорим уже двадцать лет. Но утверждение, что Чаренца кто-то со стороны окрасил в красный цвет, говорит о полном незнании Чаренца, и даже патриотическая риторика не скрывает это незнание. А насчет триколора он просто выдумал. Нет ничего в творчестве Чаренца и начального периода, и последнего, что дало бы основание для такого утверждения. Наоборот, Чаренц резко критически относился к той политической силе, которая сделала триколор флагом Первой Республики. Но наш автор оснований и не ищет. Подход очень простой — сейчас время триколора и критики советской власти. Значит, Чаренц не мог быть красным и он обязательно должен быть поклонником триколора.
Вы можете быть социалистом, анархистом, националистом и кем угодно в политике, вы можете решительно отвергать взгляды Чаренца. Этим сейчас никого не удивишь. Но вы, особенно если вы — доктор филологии, не имеете права приписывать чьи бы то ни было взгляды Чаренцу. Вы обязаны хотя бы факты знать. Но, увы…
Я долго размышлял над этим фактом. Это симптом очень опасной болезни, если элементарные требования профессионализма просто перестают существовать. К сожалению, профессионализм становится все более редким явлением в современном литературоведении. Ни юбилейный глянец, ни пафос восторженных речей не могут заменить глубокое изучение и истинное постижение великого поэта.
У нас очень любят вспоминать тюремное заключение и трагическую гибель Чаренца. Конечно, это забыть невозможно. Но ведь Чаренц остался в нашей истории прежде всего великим поэтом. Но именно этим мы реально интересуемся меньше всего.
— Вернемся к конференции. Как вы думаете, станет ли она активным, заинтересованным обсуждением проблем чаренцеведения, борьбой мнений, или выльется в академичное повторение бесспорных истин?
— В последние годы у нас уровень дискуссий — притом не только литературных — резко упал. Бушуют самые низменные страсти и инстинкты. Я очень надеюсь, что на конференции развернется настоящая научная дискуссия, будут сталкиваться точки зрения. Но не носители этих точек зрения.
— Каковы ваши дальнейшие планы?
— Мы бы хотели, чтобы эта конференция стала традиционной, чтобы через каждые два или три года собирались из разных стран специалисты и обсуждали творчество Чаренца, его современников, развитие армянской, русской и европейской поэзии в первые десятилетия XX века.
