Я нахожусь в ее комнате. Сижу жду хозяйку. Вижу, как она в передней снаряжает сына в школу, помогает продеть руки в рамки неподъемного ранца. Мальчик обнимает мать, придумывает, как бы оттянуть время расставания, но в конце концов уходит.
Она возвращается в комнату, садится в кресло, вытянула ноги в домашних туфлях. А я по привычке фиксирую первые впечатления.
— Я СОГЛАСНА ГОВОРИТЬ С ВАМИ только при одном условии. Не пишите обо мне чепухи, которая теперь наводняет интервью: "Она любила звук лопнувшей струны, вкус томатного сока и запах мокрых осенних листьев". Тем более что я люблю все самое неподходящее – винегрет и кисель — и засмеялась.
Мне стало стыдно за журналистские шаблоны, и, стараясь не быть банальным, я произнес целый монолог о том, что она моя любимая актриса и я мечтаю написать очерк о ее творчестве. Но это в будущем, а пока газета поручила мне взять интервью у ведущих молодых актеров.
— Любимая роль… – начала она. – Наверное, все кажутся сначала любимыми, а потом, когда привыкаешь… В каждом из нас есть крупицы вечного и прекрасного, но мы это прячем, а на сцене, под лучшим именем, в платье с оборочками из быта старой провинции, можно не стесняться себя и раскрыть душу. Ну, разумеется, я мечтаю сыграть на сцене свою современницу и ровесницу. И, знаете, даже не страшно, если попадется "голубая роль", там больше простора для фантазии, для собственных чувств и мыслей. Иногда ведь можно и просто сыграть себя, отдать роли не только свое лицо, голос, но и свою гражданственность, чувство Родины, живущую в каждом из нас поэзию, отношение к людям, к этой золотой осени, которую мы видим с вами из окна…
Я воодушевленно исписал половину блокнота. Брать интервью приходилось часто, и всегда это было так: задам вопрос, а врач, бизнесмен или заслуженная учительница отвечают одинаково. Потом я, развивая их мысли, страдая от скудного запаса слов, переписывая, изгоняю неизвестно откуда взявшиеся деепричастия и слово "зиждется"… "Мой учительский опыт зиждется на…", "Мои спортивные победы зиждутся…"
И тут нас прервал телефонный звонок. Сначала она решила не подходить, но изящный телефончик не унимался. Пришлось ей взять трубку, а я отошел в дальний угол комнаты, чтобы не мешать чужому разговору. Но говорила она громко, резким, крикливым голосом (так не похожим на рыдание из ее ролей), что не услышать было невозможно.
— Да, Ритуля… Значит, ты подслушала их разговор. Вернее, сговор. А еще точнее – заговор… Гады ползучие, не будь здесь посторонних – выразилась бы покрепче. Сто раз им талдычила, что не нужна мне дублерша! Тем более эта носатая в сапожках за 50 баксов. Что значит только на выходные? Сегодня – на выезд, а завтра, глядишь, и на гастроли!… Падла!… Падла!…
И уже повесив трубку, успокоившись, она повторила, оценив ситуацию: "Ну и падла…" И без перехода: "Так на чем же мы остановились? Ах да, на золотой осени, которую мы видим с вами из окна…"
СЛУЧИЛОСЬ НЕПОПРАВИМОЕ. Я уже не могу писать о ней и, наверное, долго не захочу видеть ее на сцене. А вместо подробного интервью о любимой роли, вместо всех ее трепетных размышлений о высоком в газете появится моя сухая заметка с деепричастиями и словом "зиждется".
Мы попрощались. Она выпустила меня на лестницу и закрыла дверь. Потом голос за дверью, похожий на рыдание, запел одновременно и тоскливо, и радостно старый романс.