КАК ТВОРИЛ, ТАК И ЖИЛ

Два дня назад Ереван прощался с замечательным живописцем, народным художником, профессором Художественной академии Армении Анатолием ГРИГОРЯНОМ. Он был блестящим художником. Это определение обозначает исключительную отточенность, переливающуюся всеми красками талантливость, радость бытия, приподнятость над бытом. И, наверное, эта приподнятость, эта отрешенность от "грязи", этот зов в какую-то прекрасную даль и доставляли зрителям особую - григоряновскую - радость. И зритель начинал ощущать себя таким же талантливым и радостным, как и его персонажи. Его воспламенная душа преобразовывала нашу мрачную действительность, делала ее светлее, лучезарнее. 

АНАТОЛИЙ ГРИГОРЯН НАЧАЛ С РИСУНКА МЕЛОМ НА СТЕНАХ своего гюмрийского дома и прошел по художественным галереям мира. Он всегда был верен себе. Его яркие жизнеутверждающие полотна всегда покоряли нас своей человечностью и сохраняли свою индивидуальность. Он весь был в непрестанном движении, шел путем кристаллизации и исполнения того, что хотел выразить. Ни разу не свернул в сторону, но увлекался, не обольщаясь другим, не отрицал и не отказывался от самого себя. Одаренный художник, он имел свой голос, свою палитру, свою тему. Был большим художником, потому что за каждым оттенком и линией угадывались другие цвета, другие линии и новая глубина.

Его поразительная образность, такая доступная всем, таила в себе глубины философского склада. Так приходит утро на землю, и все открывается перед вами в своей изначальной прелести и росистом первородстве, солнце распахивает красоту мира, сердце дышит верой, даже измученное, все повидавшее сердце.

Есть у Анатолия Григоряна внешняя простота изображаемого образа. Он сам же и подтверждал, что реальность интересна не своей поверхностью, но глубиной. То, что изображено на холсте, по мнению Анатолия, не все, что хотел сказать художник, это только верхний слой. Только фасад здания. В нем есть двери, но они открываются лишь сердцу, и понять суть работы может лишь оно.

Анатолий держал свои алые паруса поднятыми при любой погоде. Его искусство - это лучшее средство от уныния. Рассматривая его картины, понимаешь, что уныние - смертный грех и если в мире есть искусство такой красоты, то грустить точно не стоит.

Начало активной творческой жизни художника относится к середине 60-х годов. Тогда армянская живопись переживала подлинный расцвет. Чуть ли не каждая выставка становилась событием. Не написана еще история великой самоотверженности, труда и артистичности той поистине карнавальной художественной жизни. Были дружбы, ссоры, ревности, расставания. Но было и самое главное, были внутренние крепкие связи, духовные, творческие, а не рыночно-деловые интересы. Было бескорыстное отношение к творчеству, которое никак невозможно создать ни рекламой, ни призывами, ни примерами из истории. Тогда именно там была точка свершений.

 ИМЕННО В ЭТОТ ПЕРИОД ТВОРЧЕСТВА, представленного на одной из республиканских выставок, выявилась творческая индивидуальность художника, выразившаяся в смелой и свободной интерпретации темы, в беспокойном и динамичном ритме построения композиции, придающем картинам внутреннее движение. В них проявился незаурядный живописный темперамент автора, замешанный прежде всего на горячем, живом чувстве. В ранних картинах, как и во всем том, что вышло из-под его кисти в дальнейшем, зрителя восхищает чувство современности, чувство солнца и света, способность художника изумляться красоте жизни и воплощать эти чувства в оригинальных художественных образах. Конечно, в поздних работах Анатолия появилось больше драматизма и колорит стал строже, а выразительные средства - лаконичнее. Но художественные принципы Анатолия остались вызывающе праздничными и дерзновенными по красоте. Но отчасти. Потому что, сохранив непосредственность восприятия, Григорян открыл новые возможности живописно-пластического восприятия мира, пользуясь предшествующим художественным опытом.

Фантазия Анатолия черпала материал из обыденности. Он наблюдал обычную жизнь, вовсе не стремясь к парадоксам, а его юмор не признавал ограничений - даже сквозь грусть художника проглядывал луч улыбки. В этом был весь Григорян - человек и художник - в стремлении сохранить бодрость духа, улыбнуться во всех жизненных обстоятельствах.

В своих работах Анатолий длил в себе красоту детства, очищал ее от ложных деталей, противился негативным новым впечатлениям, жил ею, тратя на нее всю свою душу, силу воображения и чуткость. Он служил своему идеалу, уточняя его, не ведая иной религии и страсти. И это служение привело к созданию прекрасных полотен.

Вера в непременность человеческого счастья, искреннее стремление художника одарить всех и каждого радостью сверкающего самоцветами мира - вот внутренний смысл и сущность многих картин Григоряна, дышащих светом и теплом, пропитанных свежестью горного ветра, ощущением неувядаемой юности и удивлением жизни. Даже в самых драматичных произведениях художника ("Реквием", "Скорбь", "1915 год"), в которых он обращается к трагическим страницам армянской истории, он оставляет место надежде, говорит о счастье увидеть мир иным.

 Я ЗНАЛА АНАТОЛИЯ ГРИГОРЯНА НА ПРОТЯЖЕНИИ ЧЕТЫРЕХ ДЕСЯТКОВ ЛЕТ, видела его выставки, но та лавина работ, которую я увидела в его мастерской, когда мы отмечали его юбилей - 75-летие, была буквально ошеломляющей. Когда он успел все это создать? Ведь большая часть времени уходила на преподавание в Художественной академии, на общественную работу (он долгие годы работал секретарем правления Союза художников Армении, избирался членом правления СХ). Но Анатолий умел работать с поражающей собранностью и целеустремленностью. Молодой увлеченности и жизненному любопытству можно было только позавидовать.

Анатолий, которого все с любовью называли просто Толик, был, что называется, не от мира сего, обладал благородной мужской  красотой и душевным изяществом. Невысокого роста, с внимательным и деловитым взглядом добрых карих глаз, глубоко посаженных под густые брови, он располагал к себе сразу. Всех его друзей и знакомых привлекали щедрость и неиссякаемость воображения художника, его эрудиция. Он любил общество самых разных людей, любил споры, где он сразу становился естественным центром в силу изящества ума, остроумия, необыкновенной свободы, с которой он вел разговор, и того доброжелательства, которое как магнит притягивало к нему людей. Его нужно было видеть за мольбертом, чувствовать, как глубоко и тщательно готовил он каждую минуту работы, как все, что он делал, проходило через его сердце, как была продумана и мастерски выполнена форма и как тактично каждый новый мазок вплетался в общую композицию и как эта композиция начинала звучать.

Анатолий любил жизнь неистово и горячо. Как творил, так и жил. Любил свою семью, друзей, культуру, запах краски, цвет, первичную материю бытия. Но мудрый, зрелый художник был одновременно наивным юношей, влюбленным в жизнь, и самоироничным наблюдателем.

В последние месяцы он не приходил в свою мастерскую, увешанную картинами. Ему трудно было стоять перед мольбертом, на котором так и останется стоять начатая в минувшем году работа. И он работал за столом. За полвека с лишним в искусстве творчество перестало быть потребностью натуры художника. Оно стало биологической необходимостью. Как дышать...

Сколько произведений было им создано - он не подсчитывал. Но каждая картина жила в его сердце, и им там не было тесно. Сердце перестало биться, но картины будут жить бесконечно. До тех пор, пока будет жить земля, под небом которой они создавались.