"ТЕАТР СТАЛ МОЕЙ ЖИЗНЬЮ"

В минувшую субботу телеканал H2 уже не в первый раз показал передачу – встречу в Доме Москвы - из цикла "Дорога к себе" с театроведом, заслуженным деятелем искусств РА Маргаритой ЯХОНТОВОЙ. Передача была данью памяти – сегодня сорок дней, как ее нет с нами.

ПРОЛЕТЕЛО СОРОК ДНЕЙ… НО ЭФФЕКТ ПРИСУТСТВИЯ ВСЕ СОХРАНЯЕТСЯ. Каждый раз, когда захожу в дом к моей подруге и ее дочери Марианне, просыпается уверенность – вот она сидит на диване под золотистым светом абажура, поглаживая золотистую же голову спаниеля, домашней любимицы – "Спокойно, Сандра, это Сона пришла". А потом начнется разговор, и при всем многообразии тем театр, как всегда, окажется супертемой… И независимо от состояния здоровья образ ее обретет летучесть, движение вперед, руки сомкнутся в тщетном порыве сдержать эмоции, шея вытянется, глаза обретут блеск, над которым не властны годы, голос задрожит, губы вытянутся к взволнованно дрожащим ноздрям. Кажется, не зрение, не слух, а обоняние было основой ее художнического чутья. Андрей Вознесенский назвал таких людей прорабами духа - это подвижники, двигатели культуры, поршни духовного процесса. Она и была таким прорабом духа.

Театр не терпит платоники, умозрительного понимания. Она любила его страстно, и страсть эта не знала утоления и пресыщения. "Я уехала из Ленинграда в Ереван и, как оказалось, на всю жизнь. Работала здесь в журналистике, потом стала работать в театре… Для человека, который когда-то хотел стать актрисой, все перевернулось, и театр стал моей второй жизнью…" Существует устоявшееся мнение, что часто театроведы выходят из неполучившихся актеров – театральная критика становится местью театру за любовь без взаимности. У Маргариты Яхонтовой все сложилось, вернее, не сложилось иначе. В самом начале пятидесятых, когда марши культа личности еще экстатически звучали, дочери "врага народа", расстрелянного генерала Виктора Яхонтова, писавшей в соответствующей графе "отец погиб на фронте", каждый раз опасаясь разоблачения, путь в Театральный институт с огромным конкурсом и тщательными проверками был заказан. Судьба не дала ей стать актрисой театра – она стала его музой, опорой, защитницей и пропагандистом.

Мне приходилось много раз слушать истории, прозвучавшие в той передаче из цикла "Дорога к себе", и десятки других. Но невозможно привыкнуть к этой драме детства, принесенного в жертву, не сумевшему остаться в стороне от больших трагических судеб в страшную эпоху. Эти рассказы, боль от которых не смогло притупить в Маргарите Викторовне никакое время – об отце, тридцатисемилетнем генерале, воевавшем еще в Гражданскую и расстрелянном в 37-м.

"ВОТ ФИЛЬМ НИКИТЫ МИХАЛКОВА "УТОМЛЕННЫЕ СОЛНЦЕМ" - ЭТО ПРОСТО МОЕ ДЕТСТВО. У нас тоже была дача – в Севастополе. И все было светло и замечательно. И все кончилось в один день"... О матери, армянке и дворянке Гоар Мецатунян – отец был мэром Ахалкалаки, известным в Ленинграде доктором и депутатом Ленсовета… "Мать стала укладывать меня спать. В это время позвонили в дверь – появился человек в зеленой гимнастерке - как я назвала его на всю жизнь, "зеленый человек". Он представился моей маме и сказал, что она должна следовать за ним… Я была очень кротким ребенком… Я подняла такой крик, это были просто вопли! Он подошел, захотел погладить меня по головке и сказать, что мама скоро вернется. Кроткий ребенок, я укусила его за палец до крови. Мама меня успокоила и ушла. Конечно, она не вернулась…". Вернувшись через шесть лет из лагеря в Астане, Гоар Мецатунян пробыла с подросшей дочерью всего несколько месяцев и опять, на сей раз добровольно, уехала в уже другой лагерь, чтобы спасти едва не умершего в ссылке сына… Потом была эвакуация – вместе с бабушкой-армянкой - долгая дорога через пол-России, через Тбилиси – в Ереван, к тете. Потом снова Лениград, сердобольные соседки по коммуналке, потом учеба – вместо заветного Театрального - на испанском отделении университета и работа личным секретарем у профессора Александра Смирнова, "человека Серебряного века"… Происхождение вкупе с насильно на какое-то время прерванной, но затем восстановленной связующей нитью… Немодные слова "кроткий", "деликатный", "тактичный" всегда были у нее в ходу, а дефиниция "культурный человек" имела особое, сакральное значение…

А потом в жизни Маргариты Яхонтовой заполыхал "Костер". "Это был детский журнал, но там я узнала, что такое юные диссиденты Ленинграда. В редакции была такая комната, которую мы называли "Пещера". И вот в этой комнате мы принимали Анну Ахматову – святую мать этого дела, Булата Окуджаву, который приходил к нам каждый день – был собкором "Литературной газеты" по Ленинграду и области. Мы принимали Евтушенко, Беллу Ахмаддулину – у нас было очень много разных разговоров. В "Костер" приходило очень много молодежи. Например, знакомое имя – Иосиф Бродский. Юноша, почти мальчик. Единственное место, где он печатался, был наш "Костер", и потому, что писал он также чудесные стихи для детей. Вот сейчас идут споры о том, можно ли считать шестидесятниками молодых участников войны – да! Но все таки шестидесятники были те люди, которых разбудило разоблачение Сталина…" Нам сейчас и не объяснить, какой широкий и всеобъемлющий смысл вкладывался в слово "шестидесятники", оно означало не просто новое мышление, а саму способность мыслить. Оно несло с собой реабилитацию не только родителей, но инстинктов, эмоций – реабилитацию реальности, реабилитацию жизни. Но кроме того, это слово стало знаком некой общности, оно сплачивало людей, оно было словом-паролем.

О кубинской весне ее жизни и встрече с Фиделем Кастро в нашей прессе появился не один материал. Потом было направление работать на Кубу, но ее мать "легла на рельсы", и вместо Гаваны молодой журналист отправилась в командировку в Армению, где прошло ее детство. Из Еревана в Ленинград она привезла замечательные очерки и желание остаться здесь навсегда…

МОИ ПЕРВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ УХОДЯТ В ГЛУБОКОЕ ДЕТСТВО. Маргарита Яхонтова была частым гостем в семье знаменитого барабанщика Роберта Еолчяна – с его супругой Эммой Михайловной Маргарита Викторовна работала в "Комсомольце". Еолчяны были нашими соседями и друзьями. Тогда родились дружба с Марианной и право называть ее маму "тетей Ритой" - самой красивой из знакомых "теть". Те ее разговоры из детских воспоминаний о Русском театре, в котором она служила, об Александре Григоряне и его спектаклях, оказалось, были зерном, брошенным не случайно… Закрываю глаза – она идет по нашему двору, в алом платье, оттеняющем алебастровую кожу и золотой венец роскошных волос, похожая одновременно на княгинь с Рокотовских портретов и суперзвезду советского кино Элину Быстрицкую. И даже шумно играющие во дворе дети вдруг стихают, глядя ей вслед. Так она шла по улицам города, ставшего ее судьбой – сопровождаемая восхищенными взглядами прохожих… Через многие годы, когда я написала рецензию на спектакль Ваге Шахвердяна "Старые боги", в нашем доме раздался звонок. Она ввела меня в Национальный театр имени Сундукяна и вообще – в Театр. Через годы мне выпала честь – театральная общественность стала называть нас коллегами… А еще сама она называла меня не только подругой, но часто представляла – "моя племянница". Она терпеть не могла фамильярности, но соглашалась оставаться "тетей Ритой".

Эти обсуждения спектаклей! И каждый раз мысль – почему это не записывается? Чтобы сохранилась навсегда – эта взволнованная речь, этот роскошный язык, этот увлекающийся и увлекающий голос, это фантастическое владение мировой культурой, становящееся фоном каждой темы, эти неожиданные аллюзии и парадоксальные ретроспекции. Ее любовь к театру была сродни любви Данте к Беатриче, а талант рассказчика и интерпретатора позволял видеть спектакль ярче, чем на сцене. Захоти мы, и на армянском телевидении имелась бы программа блистательной устной презентации культуры в самом широком ее контексте, и традиция, идущая еще от Ираклия Андроникова, продолженная сегодня на канале "Культура" Смелянским, Паолой Волковой, стала бы для нас явью. Увы – "культурных людей", людей, заинтересованных в культуре, становится все меньше, и осознание этого факта стало ее пронзительной, непроходящей болью.

ГЛАВНЫМ И В ЖИЗНИ, И НА ТЕАТРЕ СЛОВОМ СТАЛИ "ДЕНЬГИ", И МАРГАРИТА ЯХОНТОВА не умела и не хотела с этим мириться. Ведь художник хрупок. В отношениях с миром ему нужна поддержка, и не только материальная. Он нуждается, чтобы его ссужали духовной энергией не менее, чем деньгами. Еще до конца не изучено, сколько дала женская энергия творцам. Это особый талант – быть музой. А она была музой чуть ли не всего армянского театра своего времени. Художнический характер проявлялся не только профессионально - в статьях и выступлениях - а в деятельности ради искусства, и часто создавал свое искусство. Через других. Не будь энергетики таких людей – не появлялись бы многие блестящие работы.

Трудно назвать хотя бы одного значительного армянского режиссера последних четырех десятилетий, чьей правой рукой она бы не считалась и к чьему успеху не приложила бы руку. И свой редкостный дар соратника и сорадователя. Грачья Капланян, Хорен Абрамян, Ерванд Казанчян, Акоп Казанчян, Армен Хандикян – гастроли, встречи, проекты, обсуждения и споры до хрипоты, общие победы. И спектакли, спектакли, спектакли… Она была "Энциклопедией армянской театральной жизни", о которой могла говорить бесконечно – то вдохновенно, взахлеб, то с иронией и сарказмом. Вкусовщина и убожество на сцене были для нее личным оскорблением. "Ужас!" - слышался в зале негодующий "шепот". Перед спектаклем со смутными перспективами Марианна проводила в наших рядах лекцию-увещевание "вести себя прилично", грозя "рассадить" в противном случае…

Несмотря на умение быть поклонницей любого истинного таланта, среди деятелей театра первой обоймы у нее были свои "номер раз" - худруки, народные артисты Александр Григорян и Ваге Шахвердян. Еще был уже ушедший замечательный театральный художник Евгений Софронов. Русский театр, о котором Маргарита Яхонтова написала не одну книгу и сотни статей, многие годы был ее вторым домом, а его бессменный худрук Александр Самсонович, Саша – другом, "своим" на все сто, их объединяли общая ленинградская юность и ереванская молодость, их объединяли жизнь в театре, споры – художественные и политические. До хрипоты и "обид на всю жизнь"… "А теперь – это же ужас какой – не позвонишь, не поговоришь, ни утром, ни вечером…", - говорил Александр Самсонович, сглатывая ком в горле. Выступить на траурном митинге, несмотря на все уговоры, он так и не нашел в себе сил.

"СПАСИБО ВАМ, МИЛЫЙ, ВЕРНЫЙ ДРУГ, СПАСИБО, ПРЕКРАСНАЯ ЖЕНЩИНА. Я говорю это не только от своего имени. Спасибо вам от имени всех нас, от имени армянского театра", - говорил в той самой телепередаче Ваге Шахвердян. "Маскарад" и "Три сестры" еще в Ванадзоре – "О, как жаль, что ты этого не видела!". И "Аве Мария!", и "Старые боги", и "Трамвай "Желание", и "Вишневый сад" и многие-многие спектакли, поездки от Колумбии до Литвы, и счастливые миги побед, и взаимные обиды, которые уходили, отступая перед десятилетиями дружбы и любви.

В последние годы, когда Маргарита Викторовна стала болеть, панацеей от всех хворей оставался театр. Она шла на спектакль, пусть не самый шедевральный – и глаза обретали прежний блеск, голос вновь звучал вдохновенно и глубоко, просыпался темперамент к дискуссии, просыпалось то, что так точно называется в английском языке passion of living и что вместе с passion of theatre составляло основу ее бытия.

За две недели до ее ухода мы были на премьере – в ее любимом Русском театре. Чудо излечения на сей раз не произошло… Мне всегда казалось, что в стоянии в почетном карауле деятеля культуры есть некое "примазывание" к чужой славе. А тут – душевная потребность. Отдать долг. Учителю. И другу. "Тете Рите". Блестящему человеку театра. Заслуженному деятелю искусств РА Маргарите Яхонтовой.

Уже сорок дней ее нет с нами. Но эффект присутствия работает. Он будет работать долго – пока культуре, театру, всем нам будет так недоставать хранителей огня.