НЕИЗМЕННАЯ ЕДИНИЦА ИЗМЕРЕНИЯ

Чародей сцены и экрана. Легенда. Кумир молодежи. Рядом с именем Фрунзе Мкртчяна эти метафоры не нуждаются в кавычках, потому что с ним сливаются безраздельно и не кажутся стертым от времени, потому что по отношению к нему они оказываются поразительно точными.

ДАВНО НЕТ В ТЕАТРЕ ТЕХ СПЕКТАКЛЕЙ, в которых играл Фрунзе, завораживая зрителей (хотя фильмы с его участием, к счастью, мы нередко видим с телеэкрана). Изменилось время, другие актеры выходят на сцену. Необыкновенная, на протяжении десятилетий любовь, которой он был окружен так беззаветно, продолжает жить в нас, волнует следующее поколение. Наше смутное и стремительное время не отодвигает его в прошлое, а придает ему действенный, новый смысл. И он всегда остается неизменной единицей измерения.

Вместе со всем тем, что вызывает в нашем сознании образ его величия, какая человеческая простота, какое чувство юмора, какая радость жизни, какая наивность и непосредственность!

 Мы множество раз видели Фрунзика на сцене Сундукяновского театра, на экране. Увидев раз, забыть его было невозможно. Его глаза, печальные и бездонные, руки, вся его фигура способны были выражать состояние человека лучше всяких слов. Он был Артистом с головы до пят. Поэтому у него было много друзей по всему свету, людей, для которых его искусство олицетворяло радость, надежду, добро.

Многочисленные встречи с Фрунзиком подтверждали истину: художник сам по себе личность, его искусство - это загадка сродни тайне творения, но ключа к ней не дающая. В годы, когда он работал, в нашем кино и театре было немало ярких актеров. Но именно ему удалось стать символом целого поколения. Почему созданные им образы переросли национальные границы, а популярность приобрела особый масштаб и рукоплескания в Москве или Тбилиси, в Варшаве или Лос-Анджелесе были не менее восторженными и сердечными, чем в Ереване? В чем был секрет его актерской популярности? Казалось бы, никаких признаков звездного героя - ни яркой мужской красоты, ни белозубой улыбки, ни волевого подбородка. Не очень высокий рост, великоватый нос - объект его постоянных шуток, печальные глаза… А секрет как раз в том, что он был единственный в своем роде. Во все, что он делал на сцене, он вкладывал свое сердце, благородство, вызывая добрые чувства в тех, кто был непосредственным свидетелем его игры.

ТЕ, КТО ВПЕРВЫЕ ВИДЕЛ ФРУНЗЕ ВНЕ СЦЕНЫ, говорили о нем: какой простой, какой скромный… Те, кто знакомился с ним ближе, знали: он не был ни таким простым, ни таким скромным. В своем творчестве, в своей повседневной жизни он был человеком сложным, требовательным, восприимчивым, благородным, ироничным, искренним - разным!

 Больше, чем кто-либо, Фрунзе не укладывался в какие бы то ни было рамки. Он был призмой с тысячью граней, и казалось, что весь он целиком существует в каждой из них. В творческом порыве эти грани объединялись, чтобы обрести внутреннее единство.

Его герои - и в кино, и в театре - все остались в памяти: от Сагатела в спектакле "Из-за чести" Ширванзаде, Хлестакова в "Ревизоре", Труфальдино в "Слуге двух господ" до Багдасара-ахпара, Казара ( "Казар идет на войну"), Армена (фильм "Солдат и слон"), Сирано…

Одинаково убежденно и страстно он играл добрых и злых, молодых и старых, коварных и преданных - разве это не говорит о высочайшем уровне актерского мастерства! Кажется, в Мкртчяне жили несколько человек, которые легко и органично сменяли друг друга. Но это кажущаяся легкость. Кто не знает, с каким трудом связано это перевоплощение, как с годами шлифуется каждая грань характера, каждый раз по-новому коду, шифр которого никому не известен.

Когда Фрунзик выходил на сцену, все преображалось. Его слова со сцены звучали так искренне, что все невольно проникались уверенностью в богоданности таланта. Оказывается, несложно быть актером. Выйти, говорить, плакать, не подавая вида, что ты делаешь вид… Такая свежесть выразительных средств, такая их зрелость и естественность могут быть лишь даром свыше.

Ему были подвластны все регистры выразительности, и он с легкостью вплетал в свои роли лирические, драматические, комедийные мотивы, достигая предельной эмоциональной насыщенности. Отсюда и один из самых прекрасных феноменов искусства - иллюзия отождествления героя с актером, исполнителем роли. Это происходило от его удивительной, редкой артистичности. Физические данные были будто специально приспособлены к его игре.

Его образы в кино очень просты, но полны редкого жизнелюбия. Это не приземленные образы, они словно стоят над действительностью, чуть-чуть, но "над". И в этом умении Мкртчяна заключалось чудесное обаяние его искусства. Так, Армен из фильма "Мимино" сконструирован актером из множества ярких наблюдений над острословами родного Гюмри.

- БОЛЬШИНСТВО АКТЕРОВ ЗАМЫКАЮТСЯ В СВОИХ РОЛЯХ и не обращают никакого внимания на то, что вокруг них происходит, - рассказывал мне как-то Вахтанг Кикабидзе. - Фрунзик интересовался всем: сценарием, игрой других актеров, работой оператора, установкой света, большими и маленькими проблемами, неизбежно возникающими во время съемок. Обычно киносъемки - кропотливая работа. Некоторые режиссеры даже в больницу попадают. А съемки "Мимино" не утомляли, не изматывали. Во всем присутствовали элемент игры, та радость актера, когда эмоции, даже самые сильные, доставляют наслаждение. С самого начала было ясно, что это будет интересная картина. Образовалась странная пара из комедийной сказки, и она давала возможность выдумывать любые небылицы, импровизировать. Кстати, в картине много кусков, которых не было в сценарии, не было сначала и героя-армянина. Был Мимино и кавказский русский. Но пара получилась не совсем правдоподобной, и начался разговор о выборе другого актера. И вот тогда появился Фрунзик. В нем бурлила какая-то удивительная склонность к розыгрышам. Признаться, я "разыгрывателей" не люблю. Они обычно с веселым ржанием обижают человека, но от милых розыгрышей Фрунзика, веселых и беззаботных, сами "жертвы" приходили в телячий восторг.

 У музыканта должен быть абсолютный слух, у актера - абсолютное чувство правды. Этим качеством Фрунзе обладал в полной мере, поэтому в его ролях могут быть места менее удачные, менее совершенные, но фальшивых нет. Безотказная интуиция помогла ему безошибочно отличить погоню за правдоподобием от глубокой правды искусства.

- Он был рожден для театра, - говорил Хорен Абрамян. - Он излучал какой-то внутренний свет. Играть с таким талантливым партнером, как Фрунзик, было истинным счастьем. Когда он оказывался рядом, даже начинающие актеры чувствовали прилив сил, работали с большей уверенностью. В работе он проявлял себя великим товарищем.

В НЕБОЛЬШОМ ДОКУМЕНТАЛЬНОМ ФИЛЬМЕ-ЭТЮДЕ из цикла "Деятели армянского кино" (авторы - Гурген Гадачик и Армен Ватьян) показаны репетиции последнего спектакля "Жена пекаря", поставленного в театре Мкртчяна, где он сыграл главную роль. В это время актер уже был тяжело болен. В кадрах он расставляет актеров по сцене, подает команды, что-то объясняет. Поразительно его лицо: необыкновенно подвижное, оно выражает то изумление, то сосредоточенность, то просьбу, то ужас, то освещается чистой, как у ребенка, радостью. В конце фильма в душу западает его прощальный взгляд на мир, который он так любил, и мы уже не видим его лица, а только глаза - улыбающиеся, но словно желающие скрыть что-то важное. А может, это только показалось?

…Однажды я навестила его в больнице. Фрунзик тут же с присущим ему артистизмом посмеялся над собственной болезнью, рассказал несколько курьезов. Можно было подумать, что он просто вживается в новую роль.

Фрунзик не был чужд славе. Но ему ненавистно было положение "звезды". Это была не рисовка, не кокетство, не показная скромность. Он глубоко чувствовал необходимость быть прежде всего живым среди живых, а не "идолом" в лучах прожекторов. Он был всеобщим, по-настоящему народным любимцем, но прежде всего хотел быть Человеком.

Как-то я встретила Фрунзика около СТД на проспекте Маштоца. Как всегда, он куда-то спешил. Слегка кивнув и улыбнувшись мне, он шагнул с тротуара на проезжую часть улицы, поднял руку и… остановил движение. Все водители, как по команде свыше, затормозили и распахнули дверцы машин…