МАГИЯ ИМЕНИ

Он никогда не казался небожителем, но им был. Когда я впервые увидела его за пультом симфонического оркестра Армфилармонии, он уже был опутан тайнами своего мифа. Слишком велика была магия его личности. В течение всего творческого пути Оган Дурян сохранял в себе и в оркестре чувство новизны открытия. Еще до переезда в Ереван его дирижерское искусство снискало широкое признание за рубежом.

ЕГО ЛИЧНОСТЬ И ТВОРЧЕСТВО НА ПРОТЯЖЕНИИ ВСЕЙ ЕГО ЖИЗНИ ВЫЗЫВАЛИ СПОРЫ. Неуемную любовь к нему испытывали те, кто не мыслил музыки без оркестра, руководимого им. В то же время, где бы он ни работал, его откровенно недолюбливали администраторы: ни одной гранью своего искусства и характера он не вписывался в определенные рамки, как они это понимали. Дуряну не прощалась его свобода – право жить в соответствии с законами собственного творчества.

Долгие годы не было в нашем дирижерском искусстве фигуры значительней, чем Дурян. И не только потому, что он играл наизусть весь свой необъятный оперный и симфонический репертуар. В каждое из исполняемых произведений он вносил ренессансный размах, шекспировский объем. Бетховен, Гайдн, Брукнер, Малер, Вагнер, Чайковский, Рахманинов, Хачатурян, Мирзоян – это его планка, уровень в дирижерском ремесле, это его постоянные собеседники, его круг духовных общений. Даже тогда, когда он медленно поправлялся после перенесенного инсульта, когда стремительно сокращались человеческие контакты, он не чувствовал себя одиноким; он жил в своем духовном мире – мире великой музыки, которая, вероятно, и продлила его жизнь на этой земле.

Его считали баловнем судьбы, а он буквально загонял себя в работе. Достаточно было наблюдать за ним во время репетиций, на которых, к счастью, я не раз бывала. Каждая его репетиция – это был спектакль, волнующий, пожалуй, не менее, чем сам концерт. Одна из них мне запомнилась особенно.

…Это было в начале 90-х годов. В поисках режиссера Тиграна Левоняна я зашла в полутемный зал. Только одинокий луч прожектора освещал пустой зал, сцену, разложенные на стульях инструменты и нотные листы на пюпитрах. На сцену выходит маэстро Дурян, становится перед оркестром, солистами и хором и, проговорив несколько слов, поднимает дирижерскую палочку. Сначала еле слышно, а потом все громче, мощнее начинает звучать музыка. Голоса солистов словно возникают из этой музыки, звучат вместе с ней. Но вот наступила сложная сцена – и все разъехалось по швам. Маэстро остановил оркестр, опустил голову, лицо его помрачнело. «Сейчас начнется...» – подумала я, наслышанная о его разносах на репетициях. Но после томительной паузы прозвучала лишь команда дирижера солистам: «Отойдите вглубь сцены и пропойте все сначала!» Оркестр снова заиграл, артисты запели. И мне показалось, что именно сейчас артисты услышали в себе ту самую музыку, которую до сих пор видели на кончике дирижерской палочки…

ОСЕНЬ 1991 ГОДА. ПОСЛЕ 17-ЛЕТНЕГО ПЕРЕРЫВА ИМЯ ДУРЯНА снова появилось на афишах Ереванского оперного театра. Аншлаг, о котором может мечтать любой театр. Вечер прозрений, вернувший людям почти забытое чувство человеческой солидарности. Это были победа, прорыв. Шквал бурных, долго не смолкавших аплодисментов, свидетельствующих о том, что его ждали.

Многое мешало Дуряну вернуться к нам. И прежде всего порочная система, которая гасила одних, создавала иллюзию значимости в искусстве других, сбивала с пути третьих. Горько сейчас осознавать, что в других странах живут и творят истинно одаренные художники, талант которых корнями уходит в нашу культуру.

Очевидность таланта Огана Дуряна никому не сулила лавров первооткрывателя. Он жил на острие внимания всей музыкальной общественности. Каждый концерт превращался в неповторимый праздник классической музыки. Он был главным дирижером симфонического оркестра, создал симфонический оркестр радио и телевидения. Но Дурян, как известно, был непредсказуем и... неуправляем. Он давно разошелся с официальным календарем. А независимый, пусть даже взбалмошный характер, гордость осознавшего свою силу художника не позволяли перед кем-либо заискивать.

Скольких премьер на оперной сцене и в концертном зале мы лишились в те семнадцать лет, что отлучили Дуряна от родины? Это не только эпизод его биографии, это драма нашей национальной культуры, которая, хоть и по другим причинам, продолжается и сегодня. Наши талантливые артисты давно прорубили окно в Европу и США. Ни для кого не секрет, чем оборачиваются для нашего искусства контракты, которые они заключают с зарубежными менеджерами.

Как сложилась жизнь за рубежом маэстро – человека сложного, норовистого, но необходимого театру? Он дирижировал многими оркестрами, имел огромный успех. С 1962 по 1969 года он выступал в качестве приглашенного дирижера с Лейпцигским оркестром Гевандхауза, давая множество концертов, которые удостаивались самых высоких оценок. Его сравнивали с выдающимися дирижерами. В постановке Дуряна в Лейпцигском оперном театре были осуществлены постановки «Дон Карлос» и «Князь Игорь». Между тем за благополучным фасадом скрывался процесс мучительный и трудный. Это была параллельная, непрекращающаяся внутренняя жизнь, которую можно назвать «незаживающей раной». Он очень остро ощущал жизнь своего народа, и его не покидала тоска по родине. И когда наша замечательная соотечественница из США Люси Ишханян создала здесь фонд для лучших студентов – пианистов Ереванской консерватории, Дурян решил поступить так же: организовал фонд для лучших студентов-дирижеров.

«Какое сердце способно выдержать то, что пережил наш народ, – говорил маэстро. – И вот, когда и мне представилась возможность приехать в Ереван и принять участие в торжествах, посвященных сотрудничеству нашей консерватории с Арт-академией Джуллиарда (США), я твердо решил принять приглашение и остаться. Особенно меня взволновало теплое письмо тогдашнего министра культуры Перча Зейтунцяна с предложением возглавить наш оперный оркестр. Я с большой радостью согласился…».

 ОПЕРНЫЙ И СИМФОНИЧЕСКИЙ РЕПЕРТУАР ОГАНА ДУРЯНА БЫЛ ПРАКТИЧЕСКИ НЕОБОЗРИМ. Дирижерское искусство его опиралось не только на высокое техническое мастерство, но и на чувство стиля, которое, в конечном счете, и обуславливало его яркую творческую индивидуальность. С первых же дней в Оперном театре маэстро столкнулся с массой проблем, требовавших тонкого, дипломатичного подхода. Оркестр, подвигнутый Оганом Дуряном на большое и трудное дело, подчинившийся его твердой воле и твердой руке, пытался осилить не одну трудную партитуру. В работу оркестра он вносил высокий профессионализм, строгий вкус, внедряя европейские оперные традиции, предъявляя оркестру самые высокие требования. Трудно передать, как велико было различие в игре оркестра в конце сезона с тем, каким он был вначале. И, как всегда, Дуряна поддерживали лучшие музыканты оркестра.

Конечно, конфликтный нрав главного дирижера оркестра не раз давал повод для скандалов, выходивших далеко за пределы театра. Но бывает ли творческая жизнь без конфликтов? Примеров тому тьма! Тем не менее, Дуряна отлучили от любимой работы, обрекли на простой, с которым он никак не мог смириться. То, что прославленный маэстро, гордость национального искусства вместо творчества вынужден был заниматься не свойственным художнику делом – обращаться в суд, – результат некомпетентности тогдашнего министра культуры, подписавшего поначалу приказ о пожизненном назначении Дуряна главным дирижером, а через год – об освобождении.

Не секрет, что работать с посредственностью гораздо легче, чем с осознающим свою силу талантом. Только в этом смысле можно понять руководство театра, ополчившегося против Дуряна. Естественно, борьба за качество требует крепких нервов и воли. Но было ли увольнение фатальной неизбежностью? По крайней мере к нему можно было проявить максимум такта.

 Природа родила Дуряна дирижером, но отнюдь не борцом за финансовые преобразования. За пультом он демонстрировал истинный талант. Жил в абсолютной гармонии со своими жизненными принципами, сохраняя верность незыблемым законам, продиктованным музыкой выдающихся классиков. «Если театр не чувствует нового, он умирает, а ничего страшнее этого нет, – говорил он мне в одной из наших бесед. – Ведь традиции бывают живые и мертвые. Мертвые можно пропагандировать, но все равно успеха не будет. И в нашем театре, увы, есть такие традиции. В театре надо менять ритм работы. А наш оркестр может выйти из оркестровой ямы и в месяц раз давать симфонический концерт. Надо постоянно обновлять репертуар, приглашать певцов, дирижеров из других театров. Нужен живой обмен, международное «кровообращение». Нельзя замыкаться, не зная, что в это время творится в других странах. Опера – это бессмертное искусство, она будет существовать всегда. До тех пор, пока людей будут волновать чувства и романтика, опера будет жить. И зрители заполнят зал, потому что их всегда будет привлекать живой человеческий голос. Я люблю оперы Вагнера, Моцарта, Пуччини. У них слово и музыка находятся в гармоничном единстве. Верди – гений, но в его операх не всегда ощущаешь эту слитность слова и музыки. Очень люблю «Ануш» Тиграняна». Маэстро улыбнулся, и глаза его увлажнились...

 Жизнь своенравного маэстро располагается между двумя вехами: с момента, когда он взял в руки дирижерскую палочку, и до того момента, когда он ее оставил. Одаренный от рождения, великий труженик в жизни, человек перед лицом совести – таков был Оган Дурян.